Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго - Андрэ Моруа

А в другой раз она возмущалась: "Тото затягивается, как гризетка; Тото завивается, как подмастерье портного; Тото похож на образцовую куклу; Тото смешон; Тото - академик..." Он не обращал внимания на ее шпильки: будущий государственный деятель должен иметь внушительный вид. Госпожа Гюго, которую беспокоила прочность этой связи, попыталась пойти в наступление против Жюльетты - якобы в интересах честолюбия мужа.

"Признаюсь, меня тревожит твое будущее - с материальной стороны. Ведь твой дом должен быть поставлен приличнее, чем теперь. Надо, чтобы ты имел возможность принимать у себя людей, так же как тебя принимают. Я знаю, что наш скромный образ жизни ничему не мешает, но будь уверен, что он окажется помехой на дальнейшем твоем пути, затормозит твое продвижение к той цели, какую ты себе поставил... Боюсь, как бы обязательства, взятые тобою, когда-нибудь не заставили тебя забрать часть денег, которые ты поместил с таким трудом... Мне приходится сказать тебе об этом, так как я страшусь, что все твои усилия будут бесплодны и приведут к недостаточным результатам. Ни ты, ни твои близкие не должны перебиваться кое-как, - вы должны жить прилично. Мне хочется напомнить тебе то, о чем я уже говорила: я мысленно отрекаюсь от всякого рода прав на богатство, какое ты можешь себе составить. Я смотрю на себя как на управительницу, обязанную вести твой дом и надзирать за тем, чтобы во всем было там как можно больше порядка, и я считаю себя воспитательницей наших детей. Тут уж я смело говорю наших детей, ибо не хочу отказываться от своих прав на них. Так вот, мой друг, лишь ради тебя самого, исключительно в собственных твоих интересах умоляю, поразмысли хорошенько! Говорю с тобой как сестра, как друг твой. Не знаю уж, что и сказать, чтобы ты поверил в полное мое бескорыстие. Подумай, подумай о своем будущем! Посмотри, каким способом ты сможешь уменьшить материальное свое бремя..."

"Уменьшить бремя" - это значило порвать с Жюльеттой! Он об этом и думать не желал. Узы плоти стали менее прочны, чем в первые дни, но Жюльетта сохранила все те достоинства, каких Адель не имела и не желала иметь, - она была смелой путешественницей, трудолюбивой переписчицей, искренней почитательницей, воплощенной поэзией. Он все еще слагал благодарственные гимны в ее честь: "Жюльетта, это прелестное имя, запавшее мне в душу, расцветает в моих стихах; ты не только мое сердце, ты вся моя мысль... Если есть у меня некоторое дарование, это ты его породила во мне". А 1 января он написал:

Нас годы обокрасть пытаются напрасно:

Все так же нежен я, все так же ты прекрасна,

И сердце молодо, как десять лет назад.

Страшиться времени не стоит, дорогая!

Как годы ни летят, нас к небу приближая,

Они нас от любви не отдалят!

Супруга же несла обязанности по внешним сношениям. С тех пор как Сент-Бев перестал воспевать "королевского буйвола", ока проявляла внимание к другому приятелю мужа, который появился в их доме во времена "Эрнани" и стал с тех пор влиятельным и разносторонним критиком, дававшим отзывы о драмах, о книгах, о живописи, - словом, она немного кокетничала с Теофилем Готье, прозванным "добрый Тео".

Адель Гюго - Теофилю Готье, 14 июля 1838 года:

"Хотела бы я знать, почему вы не приходите к нам почаще, если уж не хотите бывать у нас постоянно. Из двух зол следует выбирать меньшее, и я предпочла бы видеть вас ежедневно, чем не видеть совсем! Скажу даже, что мне это было бы бесконечно приятнее, потому что для меня праздник, когда вы приходите, и, право, не знаю, почему вы не устраиваете его для меня как можно чаще. Если захочешь, всегда найдешь время написать фельетон. Уж я бы улучила часок, чтобы написать о вашем "Фортунио", который мне полюбился, как ваше второе "я", но нам не хватает вашего первого "я", которое нисколько его не хуже. Когда-нибудь вы нам его покажете, правда? Жду его, ведь я немножко сентиментальна и не могу от этого избавиться. Что поделаешь! Я в этом такая же, как белошвейки, как модистки, горничные, даже кухарки. Вы же обещали написать роман для "такого рода публики", а поскольку я принадлежу к ней по своему нравственному складу, то я и требую, чтобы вы этот роман написали..."

Булонь, 1 сентября 1838 года:

"Обидно, когда любишь своих друзей больше, чем они тебя любят. Говорю это с полным основанием и в отношении себя, и в отношении этих самых друзей; ведь бесконечное множество вещей занимает их больше "священного пламени дружбы", из сего и проистекает, что богиня дружбы (да богиня ли это?) имеет весьма второстепенное значение, особенно для вас. То, что я вам пишу, ничуть не изменит того, что есть, - ведь говори об одном и том же хоть сто лет и пиши сто лет, а от этого ничего не переменится, только надоешь людям! Я претендую лишь на то, чтобы вы, снисходя к моей просьбе, приехали ко мне в гости на несколько часов - приехали бы в полдень и остались бы до вечера... Приезжайте без всякого письма. Случай все устраивает лучше, чем люди предполагают. Вы совсем со мной не любезны. А я вас все-таки люблю от всего сердца, потому что у вас для этого есть все качества.

Преданная вам Адель Гюго".

Двадцать шестого сентября 1838 года:

"Итак, приходите за мной завтра, в четверг, в мастерскую нашего друга Буланже... [художник Луи Буланже работал в сентябре 1838 г. над портретом Адели Гюго, который был выставлен в Салоне 1839 г.; Селестен Нантейль сделал с него офорт; в наше время портрет выставлен в Доме Гюго на Вогезской площади (прим.авт.)] Приходите в пять часов, я вас повезу в Булонь, где вы, наверное, пообедаете с Великим человеком. Чего только не приходится изобретать, чтобы поболтать с вами минутку...

Без даты:

"Я ужасно боюсь, что вы придете завтра, - из-за этого и пишу вам. Я была бы в отчаянии, если бы вы не застали меня, поэтому тороплюсь написать вам, чтобы быть спокойной на этот счет. Может быть, таким способом я еще и напомню вам, что вы должны приехать в Булонь, чтобы провести несколько часов со мной. Как знать! Но как-бы то ни было, завтра меня здесь не будет. Жду вас в среду... Что касается дальнейшего, то я притязаю на право собственности в отношении вас, и сама предоставила бы его вам в отношении себя, не будь я женщиной и к тому же преданным вашим другом.

Адель Гюго".

Двадцать восьмого января 1839 года:

"Приходите же, принесите нам вашу книгу! Ведь это нелепо, что все ее прочли раньше нас. Конечно! Вы больше не балуете меня! Что ж, я и в самом деле становлюсь страшной... Должна вам сказать, поскольку вы так хорошо умеете хранить тайны, что я открыла слабое место у Великого человека: он по-настоящему огорчен, что вы не пожелали что-нибудь сказать о дон Сезаре [вероятно, речь идет о "Рюи Блазе" - пьеса эта, поставленная 8 ноября в театре Ренессанс, вслед за тем была напечатана (прим.авт.)]. Я открыла в нем человеческую черту: обидчивость в дружбе...