Не от мира сего-3 - Александр Бруссуев

— Братцы, — сказал он. — Война.

И рухнул замертво.

14. Война

Конечно, это преувеличение. Не то, что война, а то, что Эйно Пирхонен рухнул замертво.

Он вообще остался стоять на ногах, просто странно оскалился и облокотился о скалу. Сбруя на спине оказалась порезанной в нескольких местах, так что некоторые ремни свисали, словно безжизненные щупальца. Все почему-то смотрели только на эти ремни.

— Они напали со всех сторон одновременно, — наконец, сказал гуанча.

Звуки криков и бряцанье постепенно стихли. Осталась только темнота, да кое-где плакали женщины и дети.

— Это была вылазка, — проговорил Стефан, все еще сжимающий в руках меч. — Они уже отошли.

— Куда? — спросил Садко.

— А вон туда, — показал пальцем на берег Буслай.

Установленное еще днем распятие горело, как ориентир.

Люди Меура, едва только сгустилась тьма, высадились на берег на маленьких лодчонках, перевязав для бесшумности все свое военное железо тряпками. Костер на берегу служил маяком. Прочие костры — целями. Все караульные гуанчи были вырезаны без малейшего лишнего звука — свое ремесло инквизиторы знали хорошо. Пройти по единственной дороге к селению, даже не разжигая для этого дела факелов, было несложно. Животные и люди утоптали ее до состояния твердого каменного покрытия.

Заплутавшие козы высовывались из-за кустов, провожая взглядами группу энергично марширующих людей. Крысы в кустах нервно хихикали, шепча друг дружке на ушки стихи классика:

«Смеркалось, хливкие шорьки шпыняли по траве,и зелюкали мелюки, как мумзики в мове»[179]

Вся эта живность не спешила поднять тревогу, потому что прошедшие мимо люди людьми не пахли! И козлами тоже не воняли. По настоянию Меура и, исходя из собственного опыта, все инквизиторы, участвующие в акции, старательно надушились благовониями. И теперь они пахли лесом, мятой и абрикосами. Хватит лишь на некоторое время, все равно под утро кислый запах давно немытых мужских тел прорвется наружу. Но тогда уже маскировка сделается без надобности: пусть крысы пищат, а козы блеют.

В селение они зашли со всех четырех сторон, стараясь, опять же, не шуметь, но продлилось это недолго. Инквизиторы врывались в незапертые хижины, если в ней находился мужчина, спящий, либо бодрствующий, наносили ему удары мечами, стараясь быстрее лишить жизни, сгоняли женщин и детей на улицу, где привязывал им руки к одной веревке. Кричащим женщинам затыкали рты кляпами, на плачущих детей не обращали внимания.

Когда собралось приличное количество пленных, часть из нападавших ушла с ними по направлению к месту своей высадки, подгоняя пинками и ударами мечей плашмя. Другая часть, большая, обороняла отход.

Гуанчи, захваченные врасплох, пытались контратаковать, но в темноте делать это удавалось плохо. На любой зажженный факел сразу же прилетал рой стрел, тем самым лишая огонь поддержки — он падал и тух. Кое-кто принимался отчаянно рубиться обсидиановым топором, но, достав им одного-двух людей, падал, пронзенный копьями.

Все произошло достаточно быстро. Инквизиторы организованно отступили, успешно отражая любые попытки гуанчей завязать схватку. Своих павших — а такие тоже имелись — они выносили с собой, не оставив на поругание ни одного тела. В любых воинских соединениях всех времен и народов негласно или гласно существовало правило: своих не бросают, сам погибай — товарища выручай. Это придавало уверенности, что, случись с любым из воинов беда, его ни в коем случае не бросят.

Эйно Пирхонен позаимствованным кистенем надавал по башке одному из лучников, налетев на него из-за угла, но сейчас же пришлось спасаться бегством — в спину ему пришелся весьма чувствительный удар от кого-то из подоспевших инквизиторов. Он еще раз помахал в схватке своим оружием, но почувствовал, что его окружают, резко бросился в сторону, ударившись лицом о древко копья, которым попытался защититься от его броска один из нападающих, дернул его на себя, тем самым приняв на него удар другого копья, нацеленный ему в поясницу. Эйно Пирхонен вырвался и пытался организовать своих соплеменников, но где там? Хаос и ужас, запах крови и крики детей только усугублялись темнотой, в которой, похоже, захватчики ориентировались даже лучше, чем коренные жители.

Наконец, суета и пустые метания прекратились. В селении остались только гуанчи, живые и мертвые. Как мог, Эйно Пирхонен растолковал пастухам, что надо ждать рассвета, чтобы осмотреться, а потом думать, как освободить своих женщин и детей. Если их взяли в плен, значит, не собираются убивать! Добившись относительного понимания, он побежал наверх к ливонцам, лелея надежду, что их врасплох не захватили.

— В одном ты прав, — сказал Садко, выслушав рассказ гуанча. — Когда взойдет солнце — станет виднее.

— Так неужели они захватили пленных только для того, чтобы их убить? — понял его мысль Эйно Пирхонен.

— Как ты помнишь, утром планировался некий молебен, — продолжил музыкант. — Почему-то на подобных мероприятиях эти инквизиторы редко раздают пряники. В основном они показывают свою власть и силу. Лучше всего это демонстрируется, если проливается чья-то кровь. Искупительная жертва.

— Так это же дикость! — возмутился Эйно Пирхонен.

— Вот! — согласился Садко. — То же самое они говорят про вас. То есть, про нас, конечно.

Они посовещались о мерах, которые могли предпринять. Во-первых, сообщить на остров Тойнен, что здесь произошло — они донесут информацию до царя, тот подымет народ. Во-вторых, следует вооружить оставшихся в живых мужчин и собрать вместе, желательно, в горах, всех женщин и детей. В-третьих, выслать разведчиков, чтобы следили за всеми передвижениями врага. И, конечно, посетить молебен, узнать, чего хотят захватчики, предложить им какой-нибудь обмен на пленников: пурпур, драцену или что-нибудь еще, значимое.

До острова Тойнен можно было досвистеться с одной очень удобной площадки, возвышающейся над морем так, что звуки прибоя оставались где-то внизу. Посланный для этого пастух прибыл на место связи с первыми лучами солнца. Он привычно высвистел человека с соседнего острова, но тут же умолк. Человек с Тойнен попытался обратно вызвать своего переговорщика, но тщетно. Пожал плечами и ушел по своим делам. А гуанча с Лансароте лежал на площадке, ухватившись одной рукой за древко стрелы, пробившей ему горло. Вторая стрела глубоко впилась ему в грудь, так что не оставалось никаких сомнений в том, что не свистеть ему больше. Люди Меура караулили пролив между островами. Им вовсе не хотелось, чтобы кому-нибудь из местных жителей удалось вызвать подмогу. Во всяком случае, до подхода основных сил инквизиторов.