Анафема: хроника государственного переворота - Иван Иванов

Задержанных били кулаками и рукоятками пистолетов, пинали сапогами в голову, били головой о стену или решетку… Словно на гестаповском конвейере, их обрабатывали еще и прикладами автоматов — долбили даже лежащих. На одного задержанного выделялось сразу по несколько служивых. Худощавым Антоном тяжелее всего переносились избиения прикладами. На конвейере «сломался» казак и показал на него: «Старший группы!» За Антона принялись более тщательно и, обнаружив его удостоверение инспектора уголовного розыска, пообещали «предателю»: «Ты у нас живым отсюда не выйдешь!»

Ночью их должны были всех освободить, но, сославшись на комендантский час, оставили до утра 4-го октября. Утром задержанных в наручниках перевезли в 77-е отделение милиции Москвы.

Там Антону уже не задавали никаких вопросов — просто регулярно группой били прикладами до потери сознания. Видимо, насмотревшись «крутых» западных боевиков, палачи в погонах шесть раз пытали его удушением — сажали на стул в наручниках и надевали на голову целлофановый пакет, наслаждаясь конвульсиями своего пленника! Во время избиений к нему ногой неоднократно пододвигали чей-то автомат, очевидно, без патронов, и в надежде, что тот не выдержит и схватится за оружие, оставив отпечатки пальцев «боевика».

В один из первых дней кому-то из депутатов удалось передать весточку на волю, и за ними приехали. На сверкающем «BMW» подъехал член президентского совета Сергей Караганов, и вскоре все «блатные» депутаты оказались на воле. Руководство 77-го отделения вынуждено было от греха подальше освободить и их четверых случайных товарищей, всех — кроме Антона, о судьбе которого задержанные люди со связями ни разу не осведомились и даже не сообщили никому о факте его задержания, чем окончательно развязали палачам руки. Так на целую неделю Антон оказался в полной и безраздельной власти изуверов.

Однажды утром в помещение, где 5 или 6 милиционеров этого отделения милиции привычно истязали и били прикладами Антона, неожиданно вошла уборщица. Спасибо ей! Она так дико начала кричать, что садисты-еринцы вынуждены были в этот день прекратить свои любимые упражнения раньше обычного. Пить не давали так же, как и во 2-м отделении. Немного воды перепадало только тогда, когда лежащего пластом офицера окатывали после очередной экзекуции из ведра. В один из первых дней кто-то из милиционеров, колотивший его рукояткой пистолета, выронил свой ПМ со снаряженной обоймой. Антон взял его в руки. Немного помедлив, он протянул пистолет замершему в испуге владельцу со словами: «Даже пистолет не умеешь держать как следует!» Этот милиционер, фактически родившийся второй раз, больше ни разу не прикоснулся к Антону и даже один раз сказал ему: «Извини их! Мои товарищи сошли с ума!»

Антон потерял боковые зубы с левой стороны — эмвэдэшники били кулаками и прикладами по голове с правой руки, да еще вырезали ему на предплечье на память об октябрьской Москве пожизненную метку — по живому телу ножом нарезали в натуральный размер казачий треугольный шеврон! Самодеятельный «художник»-милиционер вошел в раж и не удержался, чтобы не дополнить рисунок шеврона отсебятиной — попортил «картину» двумя глубокими прорезями от предплечья (от шеврона) до запястья. Эти следы гестаповских пыток мы тоже представим на суде!

В один из дней Антон стал невольным свидетелем разговора двух свердловских омоновцев, которые, расположившись по соседству в коридоре, громко делились своими воспоминаниями:

— Я замочил одной очередью двоих!

— А я только одного, второй, сука, ушел! (Замечание: свердловский ОМОН, отличившийся 2 октября на Смоленской площади стрельбой по безоружным людям из пистолетов (документировано видеоматериалами), известен в своем городе необычайной жестокостью — достоянием гласности стали случаи неоднократного использования ими тисков для раздробления пальцев при пытках задержанных екатеринбуржцев.)

Когда милиционерам 77-го (и 2-го, задержанного перебрасывали взад-вперед) отделений надоело истязать постаревшего на десяток лет Антона, его вынудили расписаться в журнале об освобождении, после чего ночью во время комендантского часа издевательски выпихнули из камеры прямо в руки «случайно» проходившего мимо патруля, который с пониманием ситуации доставил его уже в другое — не установленное пока нами отделение милиции Москвы. После обычного цикла избиений Антон понял, что он «идет на уничтожение», и на снисхождение больше не рассчитывал. Отделение находилось в нескольких рядом расположенных строениях. В туалет (с водопроводом) водили почему-то в другое здание. Когда ему, наконец, позволили набрать воды, Антон, воспользовавшись невнимательностью охранника, во время прогулки в туалет сумел оглушить того пластиковой бутылкой с питьевой водой и, перемахнув через забор, бежал.

На что столичные садисты в милицейских погонах рассчитывали, непонятно, ведь лица истязателей запечатлелись в памяти их жертв на всю жизнь, и по картотеке личного состава мы рано или поздно найдем каждого из них! Как выясним и номер последнего — третьего по счету отделения милиции, где тоже любили пытать «участников октябрьского мятежа». Горько еще пожалеет «художник» в погонах, что резал свою «картину», не выколов предварительно «холсту» глаза.

Тем более, над некоторыми известными нам военными преступниками еще до официального приговора суда неотвратимое возмездие уже свершилось: за прошедшие с кровавого октября полгода убито около пяти офицеров дивизии Дзержинского, два с половиной котеневца из СВА (кто-то целенаправленно ведет отстрел его 12 «октябрьских героев», которые из-за своей глупости и тщеславия имели неосторожность попасть в закрытом приложении соответствующего приказа в список награжденных за октябрьские события орденом «За личное мужество»: нескольких русских, трое татар и лица с двойным гражданством. Из уже «отстрелянных» выжил пока лишь один — здоровый кабан, ему даже пуля из ТТ в голову не помеха).

По кухонным слухам, ликвидацией палачей занимаются отдельные честные офицеры и гражданские лица. Режим своим безрассудным беспределом вызвал на собственную голову самый опасный вид сопротивления — возмездие и ответный террор со стороны молчаливых одиночек, исчерпавших предел своего человеческого терпения и не верящих ни в какие организации или собрания.

…В дверях штаба меня крепко обняли ребята, сказав, что они уже стали беспокоиться. Никто еще ничего толком не знал о расстреле в «Останкино». Когда прозвучало, что митинг демонстрантов расстрелян, первый вопрос был о потерях. Достаточно было сказать об убитых и раненых западных журналистах, чтобы народу стало ясно, что эмвэдэшники и Ельцин повязаны отныне большой кровью и как соучастники массовых убийств пойдут теперь ва-банк.