Девушка, которую ты покинул - Джоджо Мойес

— Неужели это то, что я… Зря вы так сделали! Если мы вдруг все же проиграем, то заставим их прислать бронированный фургон. Господи Иисусе, Лив! Вы не можете нести работу стоимостью в несколько миллионов фунтов, словно буханку хлеба.

Лив еще крепче сжимает картину.

— Пол здесь? — спрашивает она.

— Пол? — Он торопливо ведет ее к залу судебных заседаний, точно врач, который спешит отправить больного ребенка в больницу.

— Маккаферти.

— Маккаферти? Понятия не имею. — Он снова смотрит на сверток. — Твою мать! Лив, могли бы меня и предупредить.

Она идет вслед за ним через пост охраны, проходит в коридор. Генри подзывает охранника и показывает на картину. Тот, явно удивившись, кивает и что-то бормочет в переносную рацию. Дополнительные силы правопорядка, очевидно, уже на подходе. И, только оказавшись в зале суда, Генри слегка расслабляется. Он садится, облегченно вздыхает и обеими руками трет лицо. Затем поворачивается к Лив.

— Знаете, ведь дело еще не проиграно, — сочувственно улыбается он и смотрит на картину. — Едва ли это вотум доверия.

Лив молчит. Она оглядывает зал: народ все прибывает и прибывает. Сидящие на галерее для публики глядят на нее с холодным любопытством, словно она не ответчица, а подсудимая, и ей страшно встретиться с кем-то глазами. Марианна Эндрюс сегодня с головы до ног в оранжевом, с пластмассовыми серьгами в тон. Единственное дружелюбное лицо в море равнодушных лиц. Женщина ободряюще кивает Лив, поднимает вверх большой палец: мол, держись. Лив видит, как Джейн Дикинсон, о чем-то переговариваясь с Флаерти, усаживается на скамью в другом конце зала. Помещение наполняется звуками шаркающих ног, гулом голосов, скрипом стульев, стуком опускаемых на пол портфелей. Репортеры оживленно болтают, прихлебывая кофе из пластиковых стаканчиков. Они по-дружески обмениваются записями, кто-то протягивает кому-то лишнюю авторучку. Лив, чувствуя, что начинает паниковать, пытается взять себя в руки. На часах без двадцати десять. Она то и дело смотрит на дверь в надежде увидеть Пола. «Нельзя терять веры, — думает она. — Он обязательно придет».

Она говорит себе те же слова и тогда, когда до десяти часов остаются только две минуты. Примерно в десять появляется судья. Зал встает. Лив уже не в силах справиться с паникой. «Он не придет. Теперь он уж точно не придет. О боже, я не смогу это сделать, если его здесь не будет». Она пытается нормализовать дыхание и закрывает глаза, чтобы успокоиться.

Генри пролистывает документы.

— Все хорошо? — спрашивает он.

— Генри, — шепчет Лив онемевшими губами. — Я могу взять слово?

— Что?

— Могу я обраться к суду? Это очень важно.

— Сейчас? Судья собирается вынести вердикт.

— Это действительно очень важно.

— А что вы собираетесь сказать?

— Просто попросите его. Пожалуйста.

Генри явно настроен крайне скептически, но решительное выражение лица Лив заставляет его согласиться. Он наклоняется к Анжеле Сильвер и что-то шепчет ей на ухо. Она, нахмурившись, оглядывается на Лив, встает и просит разрешения подойти к судейскому месту. Кристофер Дженкс получает приглашение присоединиться.

Лив с пылающим лицом следит за тем, как барристеры вполголоса совещаются с судьей. У нее даже ладони вспотели. Потом оборачивается на битком набитый зал суда. Атмосфера настолько враждебная, что это ощущается на физическом уровне. Чтобы снять напряжение, Лив еще сильнее сжимает картину. «Представь, что ты Софи, — твердит она себе. — Она сумела бы выдержать».

Наконец слово берет судья.

— По всей вероятности, миссис Оливия Халстон хотела бы обратиться к суду. — Он смотрит на нее поверх очков. — Начинайте, миссис Халстон.

Тогда она встает и, все так же судорожно сжимая картину, проходит вперед. Она явственно слышит каждый свой шаг по деревянному полу и как никогда остро чувствует на себе взгляды присутствующих. Генри, возможно беспокоясь за сохранность картины, остается стоять в нескольких футах от нее.

Сделав глубокий вдох, Лив начинает говорить:

— Я хотела бы сказать несколько слов о «Девушке, которую ты покинул». — Здесь она делает паузу и замечает удивление на лицах в зале, но тем не менее продолжает; голос ее, слегка дрожащий и словно чужой, звенит в мертвой тишине. — Софи Лефевр была смелой и благородной женщиной. Надеюсь, это стало совершенно очевидно после всего того, что мы услышали о ней во время процесса. — Она смутно видит Джейн Дикинсон, которая строчит что-то в блокноте, скучающие лица барристеров. Не выпуская из рук картины, Лив продолжает говорить: — Мой покойный муж, Дэвид Халстон, тоже был очень хорошим человеком. Действительно хорошим. Я уверена, что знай он тогда подлинную историю портрета Софи, своей любимой картины, то непременно давным-давно отдал бы ее. Мое участие в данном процессе привело к тому, что его славное имя как главного архитектора здания, которым он жил и о котором мечтал, было вымарано, о чем я крайне сожалею, поскольку это здание — Голдштейн-билдинг — должно было увековечить его память. — Лив видит, как оживились репортеры, снова открывшие свои блокноты. — Это дело, эта картина, уничтожило то, что должно было стать его наследием, точно так же, как было уничтожено наследие Софи. В каком-то смысле с ними обоими обошлись несправедливо. — Ее голос дрогнул. Она оглядывается по сторонам и продолжает: — Поэтому я прошу занести в протокол, что решение бороться было моим личным выбором. И я очень сожалею, что была не права. Это все. Спасибо за внимание.

Лив неловко отходит в сторону. Она видит, как лихорадочно записывают ее слова репортеры. Кто-то даже интересуется, как пишется фамилия Голдштейн. Стряпчие на скамье что-то взволнованно обсуждают.

— Хороший ход, — наклоняется к ней Генри. — Из вас вышел бы неплохой адвокат.

Я сделала это, мысленно говорит она себе. Теперь имя Дэвида будет всегда ассоциироваться с его зданием, хотят или не хотят того Голдштейны.

Судья просит тишины.

— Миссис Халстон, вы закончили предварять мой вердикт? — устало спрашивает он.

Лив кивает. В горле у нее пересохло. Джейн шепчется со своим юристом.

— А это и есть оспариваемая картина?

— Да, ваша честь. — Лив продолжает крепко держать картину, прикрываясь ею, словно щитом.

Судья поворачивается к секретарю суда:

— Позаботьтесь о том, чтобы картину поместили в хранилище. Не уверен, что здесь для нее самое подходящее место. Миссис Халстон?

Лив протягивает картину секретарю суда. Но пальцы цепляются за нее, не желая отпускать, будто ее внутреннее «я» не хочет подчиняться приказу. Когда она наконец разжимает руку, секретарь на секунду застывает, словно картина излучает радиацию.

«Прости меня, Софи», — мысленно говорит Лив и неожиданно замечает, что девушка на портрете смотрит на нее в упор.

Лив на дрожащих ногах, с одеялом под мышкой, проходит на свое место, не обращая внимания на волнение в зале. Судья поглощен разговором с барристерами. Кто-то уже направляется к выходу, наверное репортеры вечерних газет, на галерее для публики идет бурное обсуждение. Генри трогает ее за руку, бормоча, какая она молодчина.

Она садится и начинает нервно крутить на пальце обручальное кольцо, чувствуя себя совершенно опустошенной.

А потом, словно издалека, слышит:

— Прошу меня извинить.

Фразу повторяют еще раз, чтобы перекрыть гул голосов в зале. Она прослеживает глазами взгляды публики и видит в дверях Пола Маккаферти.

В голубой рубашке, с двухдневной щетиной на щеках, но все с тем же непроницаемым взглядом, Пол распахивает дверь и вкатывает в зал суда инвалидное кресло. Он озирается по сторонам, ища глазами Лив, и ей вдруг на секунду кажется, что здесь, кроме них, никого больше нет. «Ты в порядке?» — спрашивает он одними губами, и она кивает, поняв, что наконец-то может нормально дышать.

Пол снова повышает голос, чтобы перекричать шум:

— Прошу прощения, ваша честь!

Судейский молоток опускается на стол, и громкий звук пистолетным выстрелом разносится по залу. Джейн Дикинсон вскакивает с места и поворачивается посмотреть, что происходит. Пол везет по центральному проходу инвалидное кресло, в котором сидит очень старая женщина. Она совсем дряхлая и скрюченная, словно пастушеский посох. Морщинистые руки покоятся на маленькой дамской сумке.

Еще одна женщина, молодая, в темно-синем платье, торопливо семенит за Полом и что-то шепчет ему на ухо. Пол показывает на судью.

— Моя бабушка имеет крайне важную информацию, касающуюся данного дела, — говорит молодая женщина с сильным французским акцентом. Она идет по проходу, смущенно озираясь по сторонам.

Судья поднимает руки вверх.

— Почему бы и нет? — вполне отчетливо бормочет он. — Похоже, здесь у каждого есть что сказать. Может, попросим уборщицу сообщить нам свое мнение? Гулять так гулять, — вздыхает он и, заметив, что женщина ждет, раздраженно произносит: — Мадам, ради всего святого, подойдите к судейскому месту.