Туманы Авалона - Мэрион Брэдли

Глаза Гвенвифар расширились.

– Она – ведьма, госпожа?

– Нет-нет, она – ведунья, разбирается в травах и снадобьях и обладает Зрением, однако она принесла обет не причинять вреда ни человеку, ни зверю. Она даже мяса не вкушает, – промолвила Игрейна. – И образ жизни она ведет столь же простой и суровый, как любая настоятельница. Погляди-ка, – промолвила она, указывая пальцем, – вон и Ланселет, первый из Артуровых соратников. Он приехал сопроводить нас и доставить назад коней и людей в целости и сохранности…

Гвенвифар улыбнулась, щеки ее зарумянились.

– Я знаю Ланселета, он приезжал показывать отцу, как дрессируют коней.

– О да, в седле он смахивает на кентавра из древних легенд; вот уж воистину получеловек, полуконь, – подтвердила Игрейна.

Ланселет соскользнул с коня. Щеки его, раскрасневшиеся от холода, цветом напоминали римский плащ на его плечах; широкий край плаща закрывал лицо на манер воротника. Рыцарь низко поклонился дамам.

– Госпожа, – обратился он к Игрейне, – готовы ли вы тронуться в путь?

– Думаю, да. Принцессину кладь уже сложили вон на ту телегу, сдается мне, – отозвалась Игрейна, глядя на громоздкую повозку, нагруженную доверху и закрытую шкурами: там ехали остов кровати и прочая мебель, ткацкие станки – большой и малый, огромный резной сундук, горшки и котлы.

– Да уж, от души надеюсь, что в грязи она не увязнет, – промолвил Ланселет, глядя на пару запряженных волов. – Я не столько за эту телегу беспокоюсь, сколько вон за ту, другую – со свадебным подарком Артуру от Леодегранса, – добавил он без особого восторга, оглядываясь на вторую повозку, заметно больше первой. – Я бы рассудил, что стол для королевского замка в Каэрлеоне разумнее было бы соорудить на месте, – это если Утер не оставил бы ему в изобилии и столов, и прочей мебели… нет, не то чтобы я пожалел для госпожи обстановки, – добавил он, быстро улыбнувшись Гвенвифар, отчего девушка смущенно зарделась, – но – стол? Как будто Артуру замок нечем обставить!

– О, но ведь этот стол – одно из величайших сокровищ моего отца, – возразила Гвенвифар. – Это – военный трофей; мой дед сразился с одним из королей Тары и увез его лучший пиршественный стол… – видишь, он круглый, так что в центре можно усадить барда, чтобы развлекал гостей, а слуги могут обходить стол кругом, разливая вино и пиво. А когда владелец принимал у себя дружественных королей, все места оказывались одинаково почетны… вот мой отец и порешил, что стол – под стать Верховному королю, который тоже должен рассаживать своих высокородных соратников, не отдавая предпочтения ни одному из них.

– Воистину, то – королевский дар, – учтиво согласился Ланселет, – однако чтобы дотащить его до места, понадобится три пары волов, госпожа, и одному Господу ведомо, сколько потребуется плотников и столяров, чтобы собрать его уже на месте; так что, вместо того чтобы ехать с быстротой конного отряда, мы поплетемся, подстраиваясь под шаг самого медлительного из волов. Ну да пустяки, все равно свадьба без вас не начнется. – Ланселет вскинул голову, прислушался и закричал: – Иду, друг, уже иду! Не могу же я быть повсюду одновременно! – Рыцарь поклонился. – Дамы, мне должно дать нашему воинству знак выступать! Подсадить вас в седло?

– Кажется, Гвенвифар желает ехать в носилках, – отозвалась Игрейна.

– Увы, солнце зашло за тучу, – улыбаясь, проговорил Ланселет. – Но поступай как знаешь, госпожа. Льщу себя надеждой, что ты осияешь нас своим блеском как-нибудь в другой день.

Гвенвифар мило смутилась, – как всегда, когда Ланселет обращался к ней со своими очаровательными речами. Девушка никогда не знала наверняка, серьезен ли он или просто дразнится. Рыцарь ускакал прочь – и внезапно Гвенвифар вновь похолодела от страха. Вокруг нее возвышались кони, туда и сюда метались толпы мужчин – ни дать ни взять, воинство, Ланселет правильно сказал, – а сама она лишь никчемная часть клади, вроде как военная добыча. Гвенвифар молча позволила Игрейне подсадить себя в носилки, внутри которых обнаружились подушки и меховой коврик, и забилась в уголок.

– Я, пожалуй, оставлю полог открытым, чтобы к нам проникали свет и воздух? – спросила Игрейна, удобно устраиваясь на подушках.

– Нет! – сдавленно воскликнула Гвенвифар. – Мне… мне лучше, если полог задернут.

Пожав плечами, Игрейна задернула занавеси. Сквозь щелку она наблюдала за тем, как первые всадники тронулись в путь и как пришли в движение телеги. Воистину, все эти воины – королевское приданое. Вооруженные конники, при мечах, в доспехах – ценное прибавление к Артуровой армии. Примерно так Игрейна и представляла себе римский легион.

Гвенвифар склонила голову на подушки: в лице ни кровинки, глаза закрыты.

– Тебе дурно? – удивленно осведомилась Игрейна. Девушка покачала головой.

– Просто оно все… такое огромное… – прошептала она. – Мне… Мне страшно.

– Страшно? Но, милое мое дитя… – Игрейна умолкла на полуслове и спустя мгновение докончила: – Ну, ничего, вскоре тебе станет легче.

Гвенвифар едва ли заметила, что носилки тронулись с места: усилием воли она погрузилась в некое отрешенное состояние полудремы, позволяющее ей не впадать в панику. Куда же она едет, под этим беспредельным, необозримым небом, через бескрайние болота и бесчисленные холмы? Сгусток паники в животе сжимался все туже. Повсюду вокруг нее ржали лошади, перекликались люди: ни дать ни взять, армия на марше. А сама она вроде как прилагается к снаряжению: к конской сбруе, к доспехам и к пиршественному столу. Она – только невеста, вместе со всем, что ей принадлежит по праву: с одеждой и платьями, и драгоценностями, и ткацким станком, и котелком, и гребнями и чесалками для льна. Сама по себе она – ничто, ничегошеньки-то собой не представляет; она – лишь собственность короля, который даже не потрудился приехать и посмотреть на девушку, которую ему отправляют вместе с конями и снаряжением. Она – еще одна кобыла, племенная кобыла, на сей раз – на расплод королю, которая, хотелось бы надеяться, произведет на свет королевского наследника.

Гвенвифар едва не задохнулась от гнева. Но нет, злиться нельзя; злиться не подобает; мать-настоятельница объясняла ей в монастыре, что предназначение всякой женщины – выходить замуж и рожать детей. Ей хотелось стать монахиней, остаться в обители, научиться читать и искусно рисовать красивые буквицы пером и кистью, но принцессе такая участь заказана; ей должно повиноваться воле отца, точно Господней воле. А ведь женщинам следует исполнять волю Божью особенно ревностно, ведь это через женщину человек впал в первородный грех, и каждой женщине полагается знать, что ее долг – искупить совершенное в Эдеме. Ни одну женщину вполне добродетельной не назовешь, кроме разве Марии, Матери Божьей; все прочие женщины порочны, и иными быть просто не могут. Вот и ее, Гвенвифар, настигла кара – за то, что она подобна Еве, за то, что грешна, гневлива и бунтует против воли Божьей. Гвенвифар прошептала молитву и усилием воли вновь погрузилась в полубессознательное состояние.

Игрейна, нехотя примирившись с необходимостью ехать с задернутым пологом и тоскуя по свежему воздуху, гадала про себя, что, во имя всего святого, не так с ее будущей снохой. Она ни словом не возразила против этого брака – впрочем, она, Игрейна, тоже не протестовала против брака с Горлойсом; и теперь, вспоминая негодующую, перепуганную девочку, какой была когда-то, Игрейна сочувствовала Гвенвифар. Но зачем забиваться в душные носилки, почему не ехать с гордо поднятой головой навстречу своей новой жизни? Чего она боится? Неужто Артур такое уж чудовище? Ведь не за старика же в три раза старше ее девчонку выдают; Артур молод и готов окружить ее уважением и почетом.

В ту ночь они заснули в шатре, поставленном на тщательно выбранном сухом месте, прислушиваясь к стону ветров и шуму проливного дождя. Ближе к утру Игрейну разбудили тихие всхлипывания Гвенвифар.

– Что такое, дитя? Тебе недужится?

– Нет… госпожа, как вы думаете, я понравлюсь Артуру?

– Не вижу, почему нет, – мягко отозвалась Игрейна. – Ты ведь сама знаешь: ты на диво красива.

– Правда? – В тихом голосе звучало лишь наивное неведение, отнюдь не застенчивая или жеманная просьба о комплименте и не уверенность в себе, чего разумно было бы ожидать в любом другом случае. – Леди Альенор говорит, нос у меня слишком большой, и еще веснушки, точно у скотницы…

– Леди Альенор… – Игрейна вовремя вспомнила о снисходительности к ближнему своему; в конце концов, Альенор немногим старше Гвенвифар и за шесть лет родила четверых. – Боюсь, она самую малость близорука. Ты настоящая красавица. А волос роскошнее я в жизни своей не видела.

– Не думаю, что Артуру есть дело до красоты, – промолвила Гвенвифар. – Он даже не удосужился спросить, не страдаю ли я косоглазием, или, может, я одноногая, или у меня «заячья губа»…