ВПЗР: Великие писатели Земли Русской - Игорь Николаевич Свинаренко

что же случилось? Почему ваши танки, которым в мае 45-го я аплодировал, входят в Прагу? Они уже на улицах, передача сейчас оборвется…”

Покончить жизнь самоубийством, – такое желание у меня только раз было: когда узнал, что наши танки вошли в Чехословакию».

А еще Евтушенко вступился за инвалида войны Эрнста Неизвестного: «Хрущев стал кричать: “Если вам, господин Неизвестный, не нравится наша страна, забирайте свой паспорт и убирайтесь”. Я сказал: “Никита Сергеевич, как вы можете повышать голос на воевавшего в штрафном батальоне фронтовика?” …Хрущев рявкнул: “А-а! Горбатого могила исправит!” Налился кровью, побагровел и стукнул кулаком по столу, за которым мы только что ели и выпивали. Тогда я тоже стукнул кулаком по столу, сказал: “Нет, Никита Сергеевич, прошло, – и надеюсь, навсегда! – время, когда людей исправляли могилами”.

…Я его, в общем-то, не обзывал, но одно неловкое слово у меня таки сорвалось… “Идиот”. Я заявил Хрущеву: “На выставке есть очень плохие картины, ваши портреты, – почему вы на них внимания не обращаете? Вы там то с колхозниками, то с рабочими – эти услужливые художники изображают вас, Никита Сергеевич, простите, как идиота”».

Герцен себе такое позволял только из Лондона, что твой Сева Новгородцев, – а Евтушенко – нет, он резал правду-матку на дому из материала заказчика. Круто!

Широко была известна история про то, что Евтушенко написал Андропову письмо: «Если Солженицына из страны вышлют, в знак протеста я повешусь прямо перед зданием КГБ». Андропов якобы ответил: «Ничего, приезжайте – липы у нас тут крепкие, выдержат».

Евтушенко эту версию не подтверждает, а дает свою: «О том, что Солженицына арестовали, я узнал от Юрия Любимова. …позвонил в справочную Москвы и попросил дать мне приемную Андропова. В службе “09” вежливо спросили: “Кто звонит?” Я честно ответил: “Поэт Евгений Евтушенко”.

На другом конце провода чуть замешкались, но обнадежили: “Подождите”. Меня куда-то переключили, а потом перевели на приемную Андропова. Я был на взводе… Заявил, что это будет удар по престижу страны, и добавил: “Если процесс над Солженицыным начнется, готов умереть за его освобождение на баррикадах. И не я один”. – “Проспитесь!” – сказал [Андропов] и положил трубку… [Я] перед этим действительно выпил…»

Если это не гениально, то что тогда вообще гениальность?

Кто там еще у нас был, кроме Андропова, – Ельцин? И про него есть: «Как может сегодня существовать поэт, который ничего – не обязательно стихами – не сказал своему народу о Чечне! Возможно это? Невозможно! Я был первым человеком, который выступил против войны в Чечне. Я хорошо знаю Кавказ и понял, что эта война продлится долгие годы. Чеченский блицкриг придумали люди, которые никогда не читали даже “Хаджи Мурата”. На второй день после начала чеченской войны я читал по телевизору стихи и отказался получать из рук Ельцина орден».

Неплохо для начала. Теперь осталось еще заклеймить войну в Ираке. Развязанную людьми, которые не читали даже «Последнего из могикан» и не видели Гойко Митича в роли аборигена. И отказаться взять орден из рук Хиллари Клинтон, Моники Левински и Барака Обамы.

Сочиняя этот текст, я наткнулся в периодике на отрывок из нового романа Аксёнова (который уехал на Запад не в 91-м, когда позволили, а при глубокой советской власти, когда за это могли и башку оторвать), там было что-то вроде не дословно, но по сути верно:

– А что Бриджит Бардо, вы виделись с ней там? – спрашивает поэта некая поклонница.

Он отвечает:

– Когда я был в Париже в одиннадцатый – нет, в двенадцатый раз, и остановился, как обычно, в отеле De Crillon, Бардо должна была ко мне прийти, очень хотела, но у меня просто не было времени на эту встречу. Так что мы с Бардо знакомы только заочно.

Так замечательно написал Василий Аксёнов в своей книжке, выведя несомненно Евтушенко, кого ж еще, под именем Яна Тушинского. И далее: «Черт знает этого Янка, подумал Ваксон (а это, как известно, сам Аксёнов – И. С.), иногда кажется – он свой, кореш. В другой раз думаешь – нет, не свой, типичная агентура». Недобро, недобро как-то; но не нам же и не теперь лезть в их дела… А вот чуть добрей, оттуда же: «Довольно часто в Нью-Йорк заезжал Ян Тушинский: то за мир, то за гуманизм».

Не все, может, помнят, что именно Евтушенко – автор бессмертной строки:

Поэт в России – больше, чем поэт.

Если интересно, дальше там так:

В ней суждено поэтами рождаться

Лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,

Кому уюта нет, покоя нет.

«Есть такой Союз евтушенковедов (!), его председатель – Юра Нехорошев. В 1962 году, когда он служил на Северном флоте главным механиком подводной лодки, пошли они на маневры – на кратковременное погружение. Но случился Карибский кризис, и их забросили на Кубу (угрожать, вот забавно, Соединенным Штатам, где теперь дом поэта. – И. С.). Чуть ли не год Юра с командой провел под водой без всплытия. На лодке не было других книжек, кроме моего двухтомника. Больше читать было нечего… Лучших знатоков моего творчества, чем эта команда, я не встречал». А куда они денутся с подводной лодки? Этот прием, кстати, называется – буквализация метафоры. После в стране начались проблемы с финансированием ВПК, ну и как теперь приохотить людей к высокой поэзии?

Забавно, что этот подводник Нехорошев нашел некие мемуары Битлов. Ссылаясь на него – а я ни за одним из них не проверял, оставляю всё на совести рассказчиков – Евтушенко сообщает: «В своих воспоминаниях Пол Маккартни описывает, что перед первыми гастролями по континентальной Европе его девушка подарила ему мою книжку, только вышедшую в Англии, и прочла оттуда несколько страниц. Стихи Полу очень понравились, и Маккартни прочитал их Битлам перед первым концертом, когда ребята очень волновались. Выступление прошло замечательно…»

Или так еще про замах:

«После тридцатых годов первый авторский вечер одного поэта – мой, в Литературном музее на Якиманке. При этом скопление народа было столь велико, что даже машина Микояна не могла по улице проехать (он мне сам рассказывал)».

Более того:

Мне кажется сейчас – я иудей, –

писал он, –

Вот я бреду по Древнему Египту.

А вот я, на кресте распятый, гибну,

и до сих пор на мне – следы гвоздей[1].

Но… Его никто не распинает (ну только изредка пинает), он все не гибнет, он живет дольше лучших русских поэтов вместе взятых – ну и дай Бог ему