Царский Рим в междуречье Оки и Волги - Глеб Носовский

27. ИНТЕРЕСНАЯ ФРЕСКА, ПОСВЯЩЕННАЯ МАРИИ, РАССКАЗЫВАЮЩАЯ О ЧУДЕСНОМ НАХОЖДЕНИИ И СПАСЕНИИ РЕБЕНКА И ОДНОВРЕМЕННО О ЧУДЕСНОМ СПАСЕНИИ «ПРАВИТЕЛЬНИЦЫ»

Любопытно, что в христианском искусстве сохранились свидетельства того, что кесарево сечение связывалось с Марией, упомянутой в Евангелиях. Либо с Марией Богородицей, либо с Марией Магдалиной. Не исключено, что по прошествии какого — то времени некоторые люди могли путать двух Марий. На рис. 2.108 и 2.109 приведены две средневековые фрески якобы 1365 года из капеллы Ринуччини во Флоренции, Санта — Кроче. Автор фресок — Джованни да Милано. На рис. 2.108 показано пять сцен из истории Марии Богоматери, а на рис. 2.109 — пять сцен из истории Марии Магдалины. На фреске, посвященной Марии Магдалине, наше внимание сразу привлекает правая нижняя фреска, см. рис. 2.110, 2.111. Комментаторы предлагают нам считать, будто тут изображены одновременно ДВА СЮЖЕТА из истории Марии Магдалины: «Чудесное нахождение ребенка» (или «Нахождение потерявшегося ребенка»), а также «Воскрешение жены правителя благодаря молитвам Марии Магдалины» [86], с. 351, 354.

Рис. 2.108. Джованни да Милано. Сцены жития Марии Богородицы. Якобы 1365 г. Фреска в капелле Ринуччини, Флоренция, Санта — Кроче. Взято из [86], с. 356, илл. 210. См. также [48], с. 85

Рис. 2.109. Джованни да Милане. Сцены жития Марии Магдалины. Якобы 1365 г. Фреска в капелле Ринуччини, Флоренция, Санта — Кроче. Взято из 186], с. 357, илл. 211. См. также [48], с. 85

Рис. 2.110. Фрагмент фрески «Сцены жития Марии Магдалины». Вероятно, тут показано Успение Марии. Мужчина, склонившийся над Марией, извлекает из её живота обнаженного Младенца. Взято из [86], с. 357, илл. 211

Рис. 2.111. Фрагмент фрески «Сцены жития Марии Магдалины». Вероятно, тут изображено Успение Марии и рождество Младенца. Врач извлекает Младенца из живота женщины. Взято из [86], с. 357, илл. 211

В Новом Завете о таких сюжетах, связанных с Марией Магдалиной, ничего не говорится. Итак, нам предлагают считать, будто художник соединил на фреске два различных события. Может быть, и так. Но если принять предлагаемое историками толкование данной фрески, то следовало бы ожидать, что на ней должна быть изображена САМА МАРИЯ МАГДАЛИНА, молитвами которой и была воскрешена жена правителя и спасен некий ребенок. Однако все люди, за исключением лежащей на постели женщины, это — мужчины! Первая мужская группа находится справа. Еще трое мужчин изображены в корабле, стоящем на якорях у берега. Совершенно ясно видно, что НИ ОДНОЙ ЖЕНЩИНЫ СРЕДИ ЛЮДЕЙ, ОКРУЖАЮЩИХ ЛЕЖАЩУЮ ПРАВИТЕЛЬНИЦУ, ЗДЕСЬ НЕТ. Но тогда возникает естественная мысль, что Мария Магдалина на фреске все — таки изображена. А именно, как лежащая женщина — правительница. Все становится на свои места.

Таким образом, принятая сегодня уклончивая интерпретация настоящей фрески была, скорее всего, придумана поздно. Причем, надо сказать, не совсем удачно. Конечно, не исключено, что какая — то подобная история могла иметь место в «биографии» Марии Магдалины. Однако сопоставление ее с фреской Джованни да Милано представляется нам явной натяжкой. По нашему мнению, ситуация проще и, кстати, куда более интересна.

В самом деле, что мы видим на фреске? На переднем плане лежит женщина в красном царском одеянии. Недаром комментаторы справедливо рассуждают здесь о правительнице. Над ней склонился мужчина, держащий в руках младенца. Младенец стоит на животе правительницы. Причем его ножки, а особенно правая, изображены утопающими в животе женщины, см. рис. 2.111.

Вероятно, здесь изображено Рождение Христа, совмещенное с Успением Марии Богоматери. Она лежит в КРАСНОМ ЦАРСКОМ одеянии. Но, как мы уже видели выше, старинные авторы действительно иногда «переплетали» Успение Марии Богородицы с Рождеством Христовым. На фреске мы видим, что рядом с лежащей Марией стоит мужчина в темной одежде. Скорее всего, он извлекает из живота лежащей Марии обнаженного Младенца! Повторим, что именно из живота. По — видимому, здесь в преломленном виде изображено кесарево сечение, при помощи которого Мария Богородица родила Христа. Рядом, вероятно, стоит врач. Люди справа молятся о здоровье Марии и об успешных родах. Между прочим, становится понятным и второе название, присваиваемое данному изображению, и говорящее о ЧУДЕСНОМ СПАСЕНИИ РЕБЕНКА, см. выше. Ведь если речь шла о кесаревом сечении, то такие слова приобретают абсолютно ясный и прямой смысл. Действительно, хирургическая операция при трудных родах, сделанная Марии, помогла врачам СПАСТИ РОЖДАВШЕГОСЯ РЕБЕНКА, то есть Младенца Христа. Такое важное событие вполне могли расценить в те времена как ЧУДО.

Потом, когда суть дела стала забываться под давлением новых веяний в XVI–XVII веках, первоначальное название фрески, да и самого сюжета, слегка исказилось и стало звучать как «Чудесное нахождение (спасение) потерявшегося ребенка». Основные узлы подлинной истории рождения Христа кесаревым сечением здесь, конечно, остались: Мария, лежащая на постели в тяжелом состоянии, и чудесное спасение Младенца. Понятно, кстати, почему впоследствии стали иногда как бы совмещать Рождение Христа с Успением Марии. По той простой причине, что роды были тяжелыми и опасными. Дева Мария могла умереть, но не умерла. Хотя ее жизнь находилась под серьезной угрозой.

Могут возразить: но ведь фреска находится среди цикла изображений, посвященных, как нам сегодня говорят, Марии Магдалине. На это мы ответим так. По прошествии некоторого времени данный сюжет из истории МАРИИ Богородицы могли затуманить, намеренно или по ошибке, и перенести его на МАРИЮ Магдалину. Тем более что в капелле Ринуччини, в одном и том же помещении, изображены истории обеих Марий — как Марии Богоматери, так и Марии Магдалины. Два цикла фресок были помещены рядом друг с другом. Могла возникнуть естественная путаница.

Еще раз подчеркнем, что мы опять сталкиваемся здесь с объединением, переплетением мотива Успения Марии и мотива Рождества Христова. Первоначально тут имелось в виду Успение Марии и Рождение Младенца Христа при тяжелых родах, опасных для матери.

Укажем на еще один аргумент в пользу именно нашей интерпретации данной фрески. Нельзя не видеть, что это изображение хорошо соответствует многочисленным каноническим изображениям Успения Марии Богородицы. Мы подробно говорили о них в книге «Царь Славян», гл. 2:52. На православных иконах, а также на некоторых западноевропейских иконах, называющихся «Успение Богородицы», изображена Мария, лежащая на смертном одре, а над ней, в самом центре иконы, стоит Христос и держит в руках, на уровне своего плеча, маленькую, запеленутую в белую ткань фигурку Богородицы, см. рис. 2.112 и 2.113. Как мы показали ранее, старинные иконописцы совместили здесь, вероятно, два сюжета: Успение Марии и Рождение Христа посредством кесарева сечения. Примерно тот же сюжет показан и на фреске Джованни да Милано. Женщина в красном царском одеянии лежит на постели. Рядом с ней — мужчина, вероятно врач, держащий на руках обнаженного Младенца.

Итак, одна средневековая традиция стала говорить, что тут показано Успение Марии и что мужчина над ней — это Христос, держащий в руках маленькую фигурку, символизирующую душу Марии. Другая традиция считала, что тут показано Рождение Младенца Христа кесаревым сечением. Мария Богородица лежит на постели, а врач извлекает Младенца из ее живота. Фреска Джованни да Милано выдержана в духе именно этой, второй традиции.

Рис. 2.112. Русская икона «Успение Богоматери». XVII в. Сольвычегодский историко — архитектурный музей. Взято из [98], с. 260, икона

Рис. 2.113. Русская икона «Успение Богоматери». XVII в. Ярославский художественный музей. Взято из [98], с. 262, икона 547

28. ПОЧЕМУ В ЕВАНГЕЛИЯХ «НОЖ — МЕЧ ЛУКРЕЦИИ — МАРИИ» ОТРАЗИЛСЯ ИНОСКАЗАТЕЛЬНО, А ЛИВИЙ РАССКАЗАЛ О НЁМ ВПОЛНЕ ОТКРОВЕННО

Следующее замечание не связано напрямую с сутью нашего исследования, однако может оказаться полезным при реконструкции психологической атмосферы Средневековья.

В Евангелиях и вообще в восточной церковной и живописной традиции сюжет о «ноже — мече Лукреции — Марии», то есть о кесаревом сечении, не нашел буквального отражения. Он подробно не описан. Ангел, замахивающийся мечом у постели усопшей Марии, является, конечно, прямым намеком на данный сюжет, но все — таки не до конца откровенным. Причина кроется, вероятно, в очевидной сдержанности евангелистов, не допустивших на страницы своих произведений, например, натуралистических подробностей казни Христа и других шокирующих физиологических деталей, которые могли бы больно задеть чувства верующих. Напротив, другие авторы, например западноевропейские Тит Ливий и Плутарх, были воспитаны в иных традициях. Поэтому более откровенно рассказали нам об окровавленном ноже, вспоровшем тело, при помощи которого, как мы теперь понимаем, было сделано кесарево сечение.