Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг. - Сергей Михайлович Сергеев

стремление «всё решать единолично, как в делах военных, так и в гражданских». Плачевным итогом такого стремления стала катастрофа Аустерлица, когда Александру захотелось поиграть в главнокомандующего. Недаром в 1812 году даже Аракчеев присоединился к тем сановникам, которые принялись убеждать (и в конце концов убедили) монарха покинуть армию.

Хорошо известны горькие жалобы Александра, что в России нет людей, на которых он мог бы положиться для реализации своих реформаторских замыслов. Действительно, подавляющее большинство русского дворянства эти замыслы не поддерживало. Но, с другой стороны, особенно после 1812 года было уже не так мало молодых, просвещённых и способных дворян, разделявших программу императора. Что бы ему не опереться на них? Убеждённый консерватор Вигель признавал, что лучшего министра финансов, чем Н. И. Тургенев, невозможно найти. Между тем карьера Тургенева к 1824 г. зашла в тупик, и он покинул Россию. Какой отличный военный министр мог бы выйти из М. Ф. Орлова! А его в 1823 г. отправили в отставку. М. А. Фонвизину, блестящему мыслителю и организатору (благодаря его энергии и распорядительности в 1821 г. целые уезды спаслись от голода), отказали в должности смоленского губернатора. Был не использован такой выдающийся администратор, как П. Д. Киселёв.

Да, Александр знал, что все эти лица (кроме Киселёва) состоят в Тайном обществе (а Киселёв был к ТО близок). Но, с другой стороны, кто загнал их туда, как не сам император своей более чем странной политикой после 1814 г., возмущавшей не только либералов, но и консерваторов? Более того, неприятности по службе тогда происходили не только у членов или сочувствующих ТО, но и почти у всех независимых, самостоятельно мыслящих людей: отставлен и отдан под тайный полицейский надзор знаменитый партизан 1812 года А. Н. Сеславин, вынужден выйти в отставку Денис Давыдов, П. М. Волконский отстранен от должности начальника Главного штаба, его правая рука А. А. Закревский из Петербурга переведён в Финляндию и т. д.[521] «В то время как Александр I лицемерно жаловался на нехватку людей… в России впервые в её истории в довольно большом количестве появились лишние люди… Обращаем внимание… на удивительное и вряд ли случайное совпадение. В 1823 году А. С. Грибоедов создал раннюю редакцию комедии „Горе от ума“, а А. С. Пушкин начал работу над романом в стихах „Евгений Онегин“»[522]. Зато царил Аракчеев (впрочем, и он находился под негласным полицейским наблюдением) и продвигался Дибич. Государь явно предпочитал послушных. В 1815 г. царский флигель-адъютант А. И. Михайловский-Данилевский записал в дневнике: «Император употреблял теперь генералов и дипломатов не как советников, но как исполнителей своей воли; они его боятся, как слуги своего господина».

Замечательно, что даже в деле отмены крепостного права, где Александр как раз более всего надеялся на инициативу самих дворян, он дал резкий ход назад, когда такая инициатива проявилась. В 1820 г. несколько либерально настроенных помещиков (И. В. Васильчиков, П. А. Вяземский, М. С. Воронцов, Н. И. Тургенев, А. С. Меншиков) решили образовать специальное общество, агитирующее за освобождение крестьян. Это было совершенно в духе мечтаний самодержца, однако он неожиданно заявил, что «никакого общества и комитета не нужно, а каждый из желающих пускай представит отдельно своё мнение и свой проект министру внутренних дел, тот рассмотрит его и, по возможности, даст ему надлежащий ход». Таким образом, общественной активности была предпочтена бюрократическая, но зато полностью подконтрольная рутина.

Но и послушные Александру не все нравились. Скажем, Сперанский — в сущности, не самостоятельная фигура, а лишь высококачественное орудие в руках монарха. По словам его первого биографа и сослуживца М. А. Корфа, он «был либералом, пока ему приказано быть либералом, и сделался ультра, когда ему приказали быть ультра. Тот же человек, который прежде замышлял ограничение самодержавной власти, после писал и печатал книги в пользу и защиту военных поселений…». Но своим масштабом Михаил Михайлович слишком заслонял венценосца. «Несомненно, что Александр испытал ощущение захвата слишком большой доли влияния чужими руками. В этом и было „преступление“ Сперанского»[523], за которое он поплатился опалой, обставленной самым фантастическим образом. В 1812 г. государственный секретарь, а фактически второй человек в империи, был внезапно арестован и безо всякого объявления вины сослан в Нижний Новгород, а потом в Пермь, где и провёл четыре года. В 1816 г. его столь же внезапно помиловали и сделали пензенским губернатором, но в царском указе об этом сообщалось только, что ранее были «доведены до сведения моего обстоятельства, важность коих принудила меня удалить со службы тайного советника Сперанского», но теперь «приступил я к внимательному и строгому рассмотрению… и не нашёл убедительных причин к подозрению». По внешности эта пертурбация вполне достойна самых удивительных павловских сумасбродств, на деле же в её основе — тонкий расчёт: просто отправленный в отставку Сперанский «был бы невозможен в столице именно как вчерашний полудержавный властелин… колебания Александра и его самолюбивая подозрительность могли найти выход только в „падении“ этого своего рода соперника»[524]. И после такого (рассуждая только прагматически) нерачительного обращения с гением русской бюрократии — жаловаться на отсутствие людей?

По мнению проницательного Жозефа де Местра, Александр «основывает всю свою политику на понимании того, что в его распоряжении нет талантов», но «ничего так не боится, как именно таланта, и не желает ни искать оных, дабы восполнить недостачу, ни терпеть их возле себя». «…Государь… не хочет иметь людей с дарованиями… способности подчинённых ему неприятны», — так думал и один из его ближайших сотрудников В. П. Кочубей. Боязнь быть кем-то заслонённым — даже потенциально — видна и в той таинственности, которой император окутал проблему престолонаследия. «Намеченный в преемники, Николай не только не был объявлен наследником, но не получил и подготовки к будущей роли правителя ни постановкой его образования, ни участием в государственных делах [не был даже назначен членом Госсовета. — С. С.]… заготовленным актам о престолонаследии придан характер посмертных распоряжений, которые будут опубликованы только когда их автор ляжет в могилу и, стало быть, перестанет быть носителем власти»[525]. Открыто легализованный преемник, очевидно, казался в перспективе самостоятельным политическим субъектом, умаляющим полноту самодержавной власти.

В сравнении со своим экстравагантным батюшкой Александр Павлович, конечно же, казался воплощённой кротостью, «ангелом», как его часто величали и в стихах, и в прозе. Греч, правда, утверждал, что «он был добр, но притом злопамятен; не казнил людей, а преследовал их медленно со всеми наружными знаками благоволения и милости; о нём говорили, что он употреблял кнут на вате». Но в иных случаях «ангел на троне» мог использовать и «кнут без ваты». Можно вспомнить трагическую судьбу остзейского барона Т. Е. фон Бока, направившего в 1818 г. императору крайне дерзкое письмо с критикой его политики, без всякого суда запертого за это в Шлиссельбургскую крепость и сошедшего там с