Перелистывая годы - Анатолий Алексин

Но одно письмо резко отличается от всех остальных. Намерения у автора самые добрые, — и это не те добрые намерения, которыми «дорога в ад вымощена». Они тоже продиктованы честностью, порядочностью, желанием восстановить истину. Читая его, я припомнил слова одного из крупнейших критиков — исследователей литературы. Он утверждал, что если хвалишь, можешь и не быть подробным и дотошно доказательным, но если ругаешь или, тем паче, обличаешь, тогда уж будь добр проявить внимание к каждой детали. Негативно оценивая в своих выступлениях фигуру бывшего начальника следственного управления по особо важным делам прокуратуры СССР Льва Шейнина, я должен был, как считает автор письма, отметить, что фигура та была не вполне однозначной. Согласно тому же мнению, надо было отметить, что человек он был одаренный. Одаренность его значимо проявлялась в те времена, когда он раскрывал главным образом тяжкие уголовные преступления, проявляя порой уникальную следовательскую находчивость, отменный профессионализм и дар психолога. Мери Берфельд пишет, что Шейнин нередко приходил на помощь, если речь шла о защите от уголовного произвола. О наиболее сложных и, казалось, нераскрываемых делах, которые он. тем не менее раскрыл, сам Лев Шейнин рассказал в книге «Записки следователя».

Что ж, согласен: личностью Шейнин является, несомненно, яркой. Мери Берфельд справедливо напоминает о том, что когда он читал лекции в юридическом институте, аудитории были переполнены, студенты, да и зрелые, опытные юристы сидели на подоконниках, на ступеньках. Не отрекаясь от фактов, приведенных в моем блокноте, я, читая письмо, все же мучительно ощущаю одну свою (едва ли не решающую!) недоговоренность: Лев Шейнин тоже был жертвой… Жертвой ужасающего сталинского режима, которому, в силу своей юридической профессии и своей высокой должности, он так или иначе вынужден был служить. На одном из самых страшных направлений, да еще в годы Большого террора…

А ведь при других условиях и обстоятельствах, порожденных иным временем, Лев Романович мог прославиться своими достоинствами. Знаний и дарований у него бы хватило!

Одним словом, повествуя о человеке и его судьбе, какими бы ни были (по твоему мнению!) минусы и даже пороки, нельзя игнорировать плюсы. Коль они тоже существовали…

Читательница, близко зная и за многое ценя Льва Шейнина, выполнила свой долг. А я выполняю свой, рассказывая о ее письме и о выводах, мыслях, которые оно мне подсказало.

Голоса читателей… Хотел бы, очень хотел слышать их до конца своих дней. Они, эти голоса справедливости, совести, всегда направляли, а иногда и «подправляли» меня. Ныне они настойчиво уверяют, что мой жизненный опыт может принести людям пользу, пригодиться не только мне самому. А если так, я продолжаю «перелистывать годы»…

«ЮНОСТЬ» И МОЯ ЮНОСТЬ

Из блокнота

Валентин Петрович Катаев вольготно делился с молодыми своим искусством, своими художническими тайнами. Потому, наверное, «Юность» при нем стала для них взлетным, стартовым полем.

И многим помогла сделаться популярными, известными, знаменитыми…

Спасибо Мастеру за то, что и меня он не только пригласил в журнал, но и создал у меня счастливое ощущение, что каждую мою новую повесть и новый рассказ в «Юности» ждут. Это он, как и Константин Паустовский, убеждал меня, что надо писать не главами и не абзацами, а строчками. Спасибо за уроки.

Одна из лучших (самых потрясающих!) новелл Валентина Катаева — «Отче наш»… Трагический сюжет ее таков. Нацисты объявляют в Одессе о том, что евреи должны явиться с вещами на «сборный пункт». И вот мечется в кромешном ужасе мать, русская женщина, муж которой — еврей, очень известный в городе человек — ушел на фронт. Мечется, панически стараясь спрятать сына… в городе, скованном холодом и фашистским зверством. Психологические и изобразительные средства Катаева поразительны! Назавтра, рассветным утром, грузовик с крытым верхом объезжает зимний город, приморскую набережную… И обнаруживает на заиндевевшей скамейке две заледенело прижавшиеся друг к другу фигурки: сына и мать. Солдаты швыряют их в кузов — и «фигурки» подпрыгивают, словно куклы…

«Все юдофобы — ничтожества», — сказал мне Катаев. Я привел в опровержение несколько отнюдь не ничтожных имен. «А сие исключение, как обычно, лишь подтверждающее правило!» — не сдался Валентин Петрович.

Именно благодаря Катаеву «Юность» стала властительницей дум. И благодаря ему люди не считали напрасным ночами стоять в «почтовых отделениях», чтобы на нее подписаться. «Союзпечать» запросила невиданный для литературного журнала тираж: десять миллионов. Но бумаги конечно же не хватало…

Не забуду, как мы на редколлегии — уже при Борисе Полевом — в приподнятом настроении обсуждали просьбу писателя Анатолия Кузнецова о творческой командировке в Англию. Кузнецов — автор честных, мастерски написанных и даже, по тому времени, дерзко-отважных романов и повестей «Бабий яр», «Продолжение легенды», «Огонь» — собрался в Лондон, чтобы написать «очень важное для него и для всех читателей» произведение об английском периоде революционной деятельности Владимира Ильича. Под его пером должны были «ожить» еще не ожившие страницы истории партии.

Командировали мы его единогласно, не подозревая, конечно, что командируем Анатолия Кузнецова… в эмиграцию. Обратно он не вернулся.

Обсуждая просьбу, все принялись обращаться к бессмертному образу вождя. Я, например, вспомнил о двух беседах моего отца с Лениным… Однажды, это было в двадцатом году, отец, пламенный революционер-идеалист, — тогда редактор (и тоже главный!), но журнала «Спутник коммуниста», — дежурил в московском комитете партии. Зазвонил телефон… Отец снял трубку — и сразу узнал Ленина. Владимир Ильич разыскивал секретаря московского комитета Яковлеву, которую потом, уже в сталинскую эпоху, естественно, расстреляли. Отец, извинившись, будто отвечал за рабочий график Яковлевой, сообщил, что она уехала «по заводам», общаться с рабочим классом.

— Разыщите ее, пожалуйста, — попросил Владимир Ильич. — И простите за беспокойство.

Да, текст был именно таким: «пожалуйста», «простите»… Отец принялся судорожно разыскивать: была и уехала, была и уехала…

Вновь зазвонил телефон.

— Это дежурный по московскому комитету? Вас зовут Георгием Платоновичем? Простите, опять Ленин… Я хочу сказать, что уже сам нашел Яковлеву. Чтобы вы ее не искали и не волновались.

Вот так. Все доподлинно. В другой раз отец имел беседу с глазу на глаз… Приближалось пятидесятилетие вождя. Редакция обнаружила редкую фотографию, которую и вознамерилась опубликовать на обложке юбилейного номера: Ленин с кошкой. Он нежно гладит ее… Впрочем, это сентиментальное зрелище потом стало известно всем. Но тогда на публикацию фотографий Владимира Ильича требовалось его личное разрешение.