Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

Так, в мнимой беспечности, мы дожили до конца календарной зимы.

Февраль сменился мартом, и чем теплее становилось на улице, чем громче кричали неугомонные грачи, тем чаще я начинала задумываться об учебе — ведь у меня снова накопилось множество прогулов без уважительной причины.

С каждым новым днем я собиралась появиться в университете, прекрасно понимая, что душевного приема мне не следует ожидать. Но я была готова вновь бегать по преподавателям и каяться в пропусках, отрабатывать долги, пока ситуация не стала катастрофической. Все это я непременно планировала сделать, но… не сегодня. Не сейчас. Завтра. Или послезавтра. А лучше — со следующего понедельника. Да, с новой недели — это точно.

В один из таких дней, когда я, нервно кроша ластик, сидела за письменным столом и пыталась составить список предметов, по которым нужно было срочно подтянуть хвосты, в дверь позвонили. С удивлением оглядывая крючки в коридоре, на которых обычно висели наши ключи, я поняла, что Яр, отправившийся с утра гулять, все-таки взял свою пару — значит, это звонил не он.

Подойдя к двери, я взглянула в глазок. Там было темно, видимо таинственные шутники прикрыли пальцем стекло со своей стороны.

— Какого черта, — зло прошептала я и требовательно спросила, кто здесь и чего ему надо. Гостей я не приглашала, срок очередной оплаты за аренду еще не пришел, поэтому я не почти не сомневалась, что это либо назойливые продавцы всякой мелочи, либо хулиганящие соседские дети.

Ответ на свой вопрос я не получила, но звонок затрезвонил еще требовательнее. Под влиянием этих душераздирающих трелей, опасения насчет грабителей и преступников вмиг рассеялись. Грабители не поступают так, да еще средь бела дня: их профессия предполагает осторожность, и не позволяет подобной громогласной бестолковости.

В считанные секунды, проигрывая в голове сценарии расправы над малолетними хулиганами, я рванула на себя дверь, полная решимости тут же высказать им все, что думаю — и застыла на месте, открыв рот в немом ужасе.

Передо мной на пороге стоял Вадим Робертович, скрестив руки на широкой груди в своей всегдашней внушительной манере и молча поигрывал желваками. Если бы взглядом могли убивать, я умерла бы в ту же секунду, не успев даже пикнуть и слова в свое оправдание.

— Мамочки… — только и смогла прошептать я, и попятилась, пропуская его в квартиру.

— Так-так. Так-так, — произнося эти вроде бы безобидные слова настолько тихим и низким голосом, что он скорее напоминал утробное рычание, продолжал надвигаться на меня Вадим Робертович. — Ну, здравствуй, птичка. А ты думала, смотаешься от меня, и дело с концом?

— Я? Нет… Ой, мамочки… — опять промямлила я, понимая, как двусмысленно выглядит ситуация, с учетом наличия на самом видном месте во всей квартире мужских вещей.

От самой входной двери вглубь помещения вел длинный коридор, и я все пятилась и пятилась, до порога кухни, который переступила автоматически, не оглядываясь, а Вадим Робертович наступал на меня словно танк, взявший цель на поражение, пока я не уперлась спиной в стену рядом с кухонным окном.

Дальше отступать было просто некуда — разве что выпрыгнуть в это самое окно. Но зачем утруждаться, промелькнула в мозгу обреченная мысль. Я и так была уверена, что через пару минут Вадим Робертович меня сам из него вышвырнет.

— Думала, я не найду тебя? — угрожающе нависая надо мной, спросил он еще тише, и я закрыла глаза с мыслью о том, что сейчас уместно было бы помолиться, как Дездемона. Да только я не знала слов молитв.

— Не спорю, поиски заняли у меня чуть больше времени, чем планировалось. Но не это главное. Мне действительно интересно — где были твои мозги, когда ты пыталась спрятаться? А, Алексия?! Отвечай мне!

Я уже было раскрыла рот в попытке сказать, что сбегала совсем не от него, а причины своего поступка не могу объяснить, потому что это не моя тайна, как следующий его вопрос вогнал меня в холодный пот:

— А это что такое? — открыв глаза, я увидела, что острый, как нож, взгляд уперся в мои перевязанные бинтами руки, которые я от испуга забыла спрятать за спину. — Это еще что такое, я тебя спрашиваю? — его губы даже побелели от ярости. — Ты что, вены себе резала, что ли? — казалось, от глубины и силы его гнева, оконные стекла вот-вот разлетятся вдребезги.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я по-прежнему молчала, не зная, что сказать.

— Значит так? Опять за старое? — резко отстранился он от меня, и я увидела тень презрения, мелькнувшую в его взгляде.

Вадим Робертович окончательно разочаровался во мне, поняла я.

Сначала мое необъяснимое исчезновение, перечеркнувшее все его доверие, его особое отношение, которое он в последнее время даже не старался скрывать, а теперь еще и подозрения в попытке суицида. Это могло стать последней каплей, разрушившей нашу дружбу, которая и так трещала по швам после моего предательского бегства.

— Нет! — выкрикнула я, не желая мириться с тем, что он подумает, будто я сдалась и навсегда отвернется от меня. — Я не резала себе вены! И я не собиралась умирать! Наоборот, мне это нужно было, чтобы… чтобы жить! — и застыла, ожидая его следующей реакции.

В том, что расположение и уважение учителя для меня безвозвратно потеряны, я уже не сомневалась. Так не все ли равно теперь, узнает он о моей постыдной тайне или нет? Отшатнется ли сразу с чувством брезгливости, или долго будет изучать мое лицо, пытаясь найти в нем следы сумасшествия. Ну и пусть, пусть все будет так — только не надо считать меня слабохарактерной размазней! Перед кем угодно другим я могла прикрыться этим глупым и дурашливым образом, но только не перед ним.

Вадим Робертович тоже молчал, застыв в неком подобии растерянности.

Прошло еще несколько минут, прежде чем он сказал:

— Сними бинты.

Я опять закрыла глаза, отвернувшись в совершенном ужасе. Ощущение было такое, будто меня вывели на переполненную народом рыночную площадь и заставили раздеться догола.

— Алексия. Ты слышишь меня? — он мягко взял меня пальцами за подбородок и развернул лицом к себе. — Сними бинты. Тебе нечего бояться. Я должен увидеть, что там.

С удивлением понимая, что на смену ярости в его голосе пришло доверительно-дружеское участие и желание понять мою боль, я медленно, будто в состоянии транса, развязала узел на одной руке, потом на другой. Пока я разматывала повязки, Вадим Робертович, немного отстранившись, терпеливо ждал, и в его взгляде появилось что-то новое: страх за меня, готовность принять любую правду и помочь, чего бы это ни стоило.

Когда последний кусочек белой материи, стыдливо прикрывающий то, что я пыталась спрятать от всего мира, упал на пол, я, все еще дрожа от страха, развернула руки тыльной стороной кверху, открывая перед ним не только свои раны, а и то, что осталось от моего настоящего "Я", которое плакало и истекало кровью.

Зрелище при ярком дневном свете получалось малоприятным: два сплошных багровых пятна там, где кожа была обожжена до болезненных волдырей, которые я потом с изрядным упорством раздирала, приводя к образованию глубоких, рубцующихся ран. Я сама будто бы впервые посмотрела на собственные руки трезвым взглядом и, содрогнувшись от отвращения, поспешила отвести глаза.

Реакция учителя, несмотря на мои опасения, была совсем другой. Не сказать, что он остался так уж спокоен от картины, представшей пред ним, но, по крайней мере, самообладания не потерял, не отвернулся, уличать меня в неадекватности не собирался.

Глубокомысленно прокашлявшись и пытаясь справиться с эмоциями, он изрек:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Так… Значит, это не бестолковая резня. И ты все-таки не наркоманишь, как я сразу подумал. Уже хорошо!

И я засмеялась в тот момент. Засмеялась сквозь слезы. Мощная энергетическая волна Вадима Робертовича будто бы прошла сквозь меня, заряжая уверенностью в том, что рано еще соскальзывать вниз. Можно пока и побороться.

Только такой человек, как он, мог найти позитив в сложившейся ситуации. Слова Ярослава о том, что во всяком прекрасном явлении однозначно червивая сердцевина, были разбиты в пух и прах всего лишь этими тремя уверенными фразами.