Злой рок. Политика катастроф - Фергюсон Ниал (Нил)

Изначально, когда эпидемия еще не вышла за пределы Китая, казалось, что COVID-19 угрожает прежде всего глобальным каналам поставок, идущим через Ухань и окрестности города[1229]. После того как Пекин смог совладать с вирусом, возникли вопросы: как быстро Китай сможет восстановиться и насколько его восстановление будет сдерживаться новыми вспышками заболевания?[1230] Если судить о поставках по таким показателям, как потребление энергии, то восстановление определенно напоминало V-образную кривую: сокращение в первом квартале было наиболее резким со времен Мао (падение на 6,8 % по сравнению с последним кварталом 2019 года), но потом все быстро вернулось вспять. Что же до спроса, то показатели транспортных и транзитных перевозок в крупных городах свидетельствуют, что все шло намного медленнее[1231]. В мае правительство отказалось от намеченных темпов роста в пользу создания рабочих мест и объявило о выпуске местными органами власти новых инфраструктурных облигаций на сумму 500 миллиардов долларов. Кроме того, продолжилось смягчение денежно-кредитной политики[1232]. Однако высшие должностные лица Народного банка Китая и чиновники из Комиссии по регулированию банковской и страховой деятельности опасались роста кредитования и инфляции (не столько повышения потребительских цен, сколько цен активов), а также сопутствующей угрозы финансового кризиса[1233]. Китайский рынок ценных бумаг стремительно восстановился – но это не обязательно указывало на полноценный макроэкономический подъем. Когда власти позволили уличным торговцам снова вернуться в крупные города, это был знак того, что высшее руководство серьезно обеспокоено проблемой безработицы.

В первые месяцы 2020 года, по мере того как вирус распространялся по миру, отмены рейсов шли сплошной чередой. Число людей, совершающих авиаперелеты, достигло минимума. В Чанги, обычно переполненном аэропорту Сингапура, поток пассажиров сократился с 5,9 миллиона человек в январе до мизерных 25 200 в апреле – на 99,5 %[1234]. Ряд авиакомпаний объявили о банкротстве. Прекратился туризм[1235]. Рухнули продажи автомобилей. Приостановка путешествий и все еще оживленный спрос привели к тому, что цена на нефть ненадолго стала отрицательной, поскольку затраты на хранение превысили рыночную стоимость. С 8 по 26 марта закрылись все рестораны во всех регионах, где действовало приложение Open Table. Они были все еще закрыты даже два месяца спустя – везде, за исключением Германии и нескольких американских штатов, которые не «закрывались» столь агрессивно, как Калифорния и Нью-Йорк (это были Аризона, Флорида, Огайо и Техас)[1236]. Простаивали бары и кафе[1237]. Из розницы работали – примерно в прежнем режиме – лишь аптеки и продуктовые магазины. Рост продаж показали только онлайн-магазины и интернет-компании, торгующие электроникой: потребители, заключенные в своих домах, устремились в мировую Сеть, чтобы удовлетворить свои потребности. По всему миру работников увольняли или отправляли в неоплачиваемый отпуск в таких количествах, каких свет не видел с начала 1930-х. Волатильность финансового рынка достигла уровней, в последний раз зарегистрированных в худшие дни глобального финансового кризиса 2008–2009 годов. К 23 марта главный индекс американского фондового рынка, S&P 500, упал на 34 %. Европейские и британские инвесторы пострадали почти столь же сильно; впрочем, в Восточной Азии дела обстояли немного лучше. На какой-то момент снизились даже акции всех крупнейших технологических компаний – кроме Amazon. Биткоин активно распродавали – на 12 марта он стоил менее 4 тысяч долларов. Казалось, опасность не грозит только золоту и (поначалу) государственным казначейским облигациям США. Великая депрессия как будто явилась снова – только на этот раз то, что заняло тогда целый год, случилось за месяц.

Вечером в воскресенье, 15 марта, Федеральная резервная система срочно оповестила о том, что урезает процентные ставки и покупает облигации на 700 миллиардов долларов, – и финансовая паника достигла апогея. Инвесторов это не успокоило – и фонды денежного рынка (а также хедж-фонды) столкнулись с наплывом требований о немедленных выплатах[1238]. Трейдеры с Уолл-стрит, оцепенев, смотрели, как на рынке облигаций разверзается бездна массовых дефолтов; особенно уязвимым был сектор энергетики[1239]. Как и в 2008–2009 годах, случился кратковременный дефицит долларов, поскольку долларовые должники по всему миру вступили в схватку за наличные деньги[1240]. Но прежде всего чиновников из ФРС тревожили знаки необычного волнения на рынке, где торговались государственные облигации США, вроде бы самые безопасные и ликвидные в мире[1241].

Возможно, администрация Трампа и могла позволить себе двусмысленные высказывания о пандемии, но невозможно было уклониться от обсуждения подобного краха фондовой биржи. (Именно паники подобного рода и стремился избежать Трамп, когда преуменьшал угрозу коронавируса.) В отличие от здравоохранения, денежно-кредитная и налогово-бюджетные сферы отреагировали немедленно – и масштабно. Федеральная резервная система, по признанию ее представителя, «перешла красную линию» со множеством программ, включая беспрецедентные обещания покупать даже мусорные облигации. 23 марта ФРС обязалась приобрести столько американских государственных облигаций и ценных бумаг с ипотечным покрытием, сколько потребуется, «чтобы поддержать бесперебойное функционирование рынка»[1242]. В общем итоге было объявлено о создании четырнадцати новых программ кредитования финансовых организаций, центральных банков иностранных государств, нефинансовых предприятий, а также региональных и местных органов власти. С 11 марта по 3 июня баланс ФРС возрос на 53 %, с 4,3 триллиона до 7,2 триллиона долларов[1243]. И пусть даже тринадцать из четырнадцати программ были небезупречны с точки зрения легальности[1244], они оказали желаемый эффект. Финансовое положение после кризиса в середине марта стало намного устойчивее.

Вместе с этим 25 марта, в первые часы после полуночи, лидеры Конгресса согласовали финансовый пакет на два триллиона долларов, который предполагал отправку чеков на 1200 долларов всем американцам, чей доход был ниже определенного уровня; расширение страхования по безработице; увеличение государственных пособий по безработице на 600 долларов в неделю в течение четырех месяцев; а также предоставление корпорациям в качестве помощи 500 миллиардов, малому бизнесу в качестве займов – 350 миллиардов; а поставщикам медицинских услуг – дополнительные 150 миллиардов. Эти меры дополнили прежде принятый закон, согласно которому 8,3 миллиарда были выделены на разработку вакцины и 100 миллиардов – на оплачиваемые отпуска[1245]. Инвестиционный банк Goldman Sachs спрогнозировал, что дефицит федерального бюджета составит примерно 3,6 триллиона долларов (18 % ВВП) в 2020 финансовом году и 2,4 триллиона (11 % ВВП) в следующем, при этом доля публичного государственного долга превысит 100 % ВВП, а общий долг достигнет 117 % ВВП[1246]. (В сущности, ФРС приобрела почти все облигации, выпущенные в первом квартале 2020 года.)

Если Федеральная резервная система намеревалась лишь избежать финансового кризиса, тогда эти меры можно считать невероятно успешными. Акции после падения показали резкий рост, и если смотреть ситуацию за год, то к началу августа они снова вернулись на положительную территорию. Интуиция подсказывала, что по большей части этот подъем осуществился благодаря акциям крупных IT-компаний: пандемия явно помогла перевести многие тренды из реального мира в виртуальный. В то время как конъюнктура рынка была искажена денежно-кредитной политикой – какая ранее наблюдалась только во время мировой войны, – эти «акции роста» вроде бы сохранили свои высокие оценочные коэффициенты. Вместе с тем политические последствия принятых мер не могли не поражать. Было чувство, что в те месяцы пандемия перевела две радикальные идеи – современную денежную теорию и безусловный базовый доход – едва ли не в мейнстрим. О том, как долго обычные люди смогут просидеть взаперти, даже получив более щедрые, чем обычно, пособия по безработице, особо никто не говорил.