Лучшее эфирное время - Джоан Коллинз

– Что? Что? Скажи мне, ради Бога, Джон. Это СПИД?

Доктор кивнул.

– Я… боюсь, что да, Сэм. Мы дважды сделали анализ крови, чтобы избежать ошибки. Я очень сожалею. – Он отвел взгляд, посмотрел на стоявшую на столе в рамке фотографию жены, взрослых детей и внуков и мысленно поблагодарил Бога за то, что уберег его от соблазна измены – вот уже тридцать лет Джон оставался верен своей жене.

Ну что он мог сказать сейчас этой стареющей суперзвезде телеэкрана, с изможденным, морщинистым лицом, который в один миг превратился в старика? Как помочь ему?

– Боюсь, пока еще это неизлечимо, как ты, наверное, знаешь. – Уиллоуз растерянно перебирал карандаши на своем безукоризненно чистом столе. – Мы, разумеется, можем лечить появившуюся карциному мазями и антибиотиками, но боюсь, процесс разрастания пятен не остановить.

Сэм почувствовал, как все поплыло у него перед глазами. Карьера погибла. Он подцепил эту заразу – некоторые сравнивали ее с бубонной чумой, «черной смертью». И так же, как чума, этот бич восьмидесятых неизлечим.

– Как долго? – глотнув воздуха, спросил Сэм. – Как долго, по-твоему, удастся это скрывать?

– Трудно сказать, месяцы, а может, и годы. Я не специалист в данном вопросе, Сэм. Ты же знаешь, мы лишь несколько лет назад впервые столкнулись с этим заболеванием, но оно распространяется. Самое ужасное, что оно распространяется.

– Всем станет известно? Я имею в виду, ты обязан сообщить?

– Конечно нет, ни в коем случае. – В голосе доктора зазвучала теплота, которой он вовсе не испытывал. Боже, Сэм был седьмым в этом месяце, у кого выявлен вирус. Цифра ужасала. – Послушай, старина, если тебе надо проконсультироваться, я дам тебе имена специалистов, работающих над этой проблемой.

– Боже, ни за что! – ужаснулся Сэм. – Я сам справлюсь. Моя карьера погибла, стоит только слову обо мне проскользнуть. Ты понимаешь, Джон, понимаешь?

– Конечно, конечно. Не волнуйся, Сэм. Никто не узнает, но… – Доктор посмотрел на часы. У него было полно пациентов, ожидавших приема. – Тебе бы следовало проверить свои контакты, последние контакты.

– К черту, Джон. У меня был лишь один человек.

– Да-да, конечно. Послушай, старина, приходи в следующий вторник, и мы подберем тебе все необходимые лекарства. – Ему не терпелось закончить разговор.

Он был бессилен помочь. Он был всего лишь доктор, выслушавший своего пациента, постаравшийся помочь ему. Провожая Сэма к двери, он вымучил сочувственную улыбку.

Оставалось лишь восемь месяцев. Восемь месяцев – и он покинет эту проклятую адскую западню. Друзьями он здесь так и не обзавелся. В тюрьме не было ни одного дружелюбного лица, лишь в минуты сексуальных надругательств сокамерники становились добрее.

Каждую ночь, лежа в своей камере, Кэлвин вытаскивал журналы, которые потихоньку собирал все это время. «Пентхауз», «Плейбой». Журналы были уже старыми, но для Кэлвина это значения не имело.

Он просматривал их, сияя от возбуждения. Полногрудые красавицы в черных кружевных неглиже, с широко раздвинутыми ногами, все они были на одно лицо. Лицо Эмералд Барримор. Кэлвин вырезал фотографии своего идола из других журналов и аккуратно наклеивал их на тела похотливый юных созданий из мужских журналов. Эмералд, его Эмералд. Его королева.

Увидев в газетах снимки, сделанные при выходе Эмералд из тюрьмы, Кэлвин расстроился. Но в еще большую ярость повергла его заметка, опубликованная в это же время в «Америкэн Информер».

«Если бы роль Миранды Гамильтон в популярном телесериале «Сага» получила все-таки Эмералд Барримор, которая проиграла ее английской певице Хлое Кэррьер, кто знает, может быть, Эмералд и не пришла бы к такому печальному концу, не опустилась бы так низко, растеряв свою былую красоту?»

Кэлвин скомкал газеты и закинул в самый дальний угол камеры. Это она виновата, эта черноволосая ведьма, бездарное ничтожество. Именно из-за Хлои Кэррьер оказалась Эмералд в таком положении. Все из-за нее. Но она поплатится за это. Как только он выйдет отсюда, она сполна ответит за все свои грехи.

Сэм ворвался в мастерскую Фредди и прямиком направился к бару. Ни диване и столе сверкали атласные и кружевные, расшитые бисером платья для начинающих актрис. Журналы мод из Италии, Франции, Англии кипами лежали на полу. Рыжая кошка устроилась на подоконнике, жмурясь в лучах жаркого солнца Санта-Моники. Из окна Сэм видел загорелых подростков, которые натирали себя маслом для загара, катались на серфингах, поглощали «хот-доги» и смеялись. Смеялись. Ха! Суждено ли ему еще когда-нибудь смеяться? Сможет ли он?

– Кого ты трахал, ты, маленький, грязный педераст? – резко спросил Сэм, опрокинув порцию виски и наливая следующую.

– Никого, никого, клянусь. Любовь моя, я был верен тебе.

– Скажи мне правду! – закричал Сэм. – Кого? Кого? Я знаю, что у тебя кто-то был, знаю. Я подцепил этот чертов СПИД, ты наградил меня им, ты, ублюдок.

– О, Боже, нет, нет, не может быть! О, Бог мой, как это могло случиться? – Фредди рухнул в ворох тканей, разложенных на кушетке, и разразился слезами.

– Только не устраивай мне этих идиотских слезливых сцен, ты, ублюдочный гомик. – Сэм был вне себя от ярости.

Кошка на подоконнике подняла голову и, решив, что ей здесь явно не место, с достоинством прошествовала на кухню.

– Только один раз, – всхлипывая, признался Фредди. – Один раз, дорогой.

– Не называй меня «дорогой», – грубо произнес Сэм. – Где? Когда? С кем?

– О, Боже, Сэм, я люблю тебя, ты же знаешь. Боже, я не знаю, почему, клянусь, я даже не знаю, как, но…

– Ну, продолжай! – Губы Сэма сжались в тонкую линию.

Он так кипел от злости, что готов был взорваться. Лицо стало пурпурным, а сердце бешено колотилось, как будто на грани приступа.

– Это было два года назад. – Фредди вытер воспаленные голубые глаза отрезом шелка «Фортуни» по сто долларов за ярд. – В бане.

– В бане! Дерьмо! Продолжай, с кем?

– Я не помню, – захныкал Фредди.

– Вспомнишь! – Сэм схватил его за сиреневый кашемировый свитер и приблизил свое лицо вплотную к лицу Фредди. – Вспоминай, черт возьми, или я убью тебя.

– О, Сэм… Сэм. Это было ужасно, ужасно. Я не мог сопротивляться. Я принял наркотик. Бог знает, зачем я сделал это. Я же люблю только тебя. Ты знаешь.

– Заткнись, подонок. Я хочу подробностей. Все до мелочей.

Глотая слезы, Фредди попытался объяснить. Однажды ночью из Акапулько прилетел его приятель. Он привез новый наркотик.

– По сравнению с этим «Акапулько гоулд»[20] просто «Мальборо», – широко улыбаясь, сказал Хью.

Они выкурили две сигареты и вознеслись к таким высотам, что не могли даже вспомнить, какой был день недели, и тогда Хью предложил сходить в баню. С тех пор как Сэм стал любовником Фредди, бани были строжайше запрещены для них обоих. Но наркотик взял свое – для Фредди в тот момент запретов не существовало.