Петр II - Николай Павленко

Декабря 1 был я у Остермана и нашел его в слезах о состоянии здоровья великой княжны. Он сказал мне, что трепещет за царя и не ручается за его жизнь, если он не выедет из Москвы, климат которой, по его мнению, нездоров для него, а особливо ввиду участи его сестры. В ответ на это я пересказал ему все то, что фаворит говорил мне накануне, и Остерман, поблагодарив меня за то, просил убедительно напомнить ему об этом при первой встрече.

Великая княжна провела ночь с 2 на 3 число довольно хорошо, ибо спала около б часов, но утром 4-го напала на нее жестокая лихорадка, которая ослабела к вечеру. В 10 часу она, помолившись, хотела лечь спать, но едва только легла в постель, как на нее напали такие жестокие судороги, что она скончалась не более как в две минуты.

Так кончила жизнь великая княжна Наталия Алексеевна, сестра Петра II, имев от роду 14 лет и несколько месяцев. Она украшалась всеми возможными хорошими качествами, не была красавицей, но что значит красота, когда сердце совершенно? Она была покровительницей иностранцев и говорила очень хорошо на французском и немецком языках, была кумиром всех честных людей, перлом России. Словом, слишком совершенна для того, чтоб Бог оставил ее в среде варваров, которым неизвестно, что такое истинная и неизменная добродетель, и Бог не дозволил ей жить долго на сем свете.

Царь, узнав о кончине своей сестры, впал в величайшую печаль, не мог заснуть во всю ночь и утром, в 4 часа, переехал из Слободского дворца, где умерла великая княжна, в Кремлевский.

В этот день я не мог видеться с Остерманом, хотя заезжал к нему два раза, но 5-го числа застал его дома в таком горестном состоянии, что он едва мог говорить. Я утешал его как мог, советуя, чтобы он поберег себя для спасения жизни государя, заставив его бежать из Москвы. Он отвечал, что в этом состоит все его желание и что он будет неутешим, если царь не согласится на то.

Я искал случая увидеться с фаворитом, но не мог найти его до 8-го числа.

Между тем Остерман запиской просил меня побывать у него, чтобы поговорить об одном важном деле. Я приехал к нему б-го числа поутру и нашел его в отчаянии от неосторожности и болтовни графа Вратиславского. В самый день кончины великой княжны князь Сергей Долгорукий обедал у графа Вратиславского, который, напившись порядочно, сказал, что ему весьма хочется, чтобы царь переехал в Петербург, примолвив, что он считает себя очень несчастным, что не может обратить на себя благоволение не только царя, но даже его фаворита с тех пор, как приехал в Москву, что другие (а это был я), приехавшие прежде его, были счастливее, но что никто более его не желает царю славы и счастья. Остерман сказал мне, что фаворит знал уже это и говорил о том с сердцем, потому что он ненавидит Вратиславского и потому что хотя князь Сергей и дядя ему, но он был явным ему врагом.

Декабря 8 я долго беседовал с фаворитом и, засвидетельствовав сожаление о кончине великой княжны, дал ему почувствовать необходимость возвращения в Петербург, примолвив, что это весьма нужно: для государя по причине его здоровья; для государства, чтобы у Его величества перед глазами были завоевания, сделанные его дедом, и флот, который истребится, если двор еще долго останется в Москве; и наконец для самих Долгоруких, потому что если с царем случится какое несчастье, то они пропадут совсем: ибо общая ненависть к ним так велика, что народ передушит их всех, но в Петербурге, какое бы ни случилось несчастье, он и весь его род не подвергнутся никакой опасности. Он был согласен со всем и обещал то же самое, что и прежде, то есть убеждать царя возвратиться в Петербург.

Переговорив о сем деле, князь стал сильно жаловаться мне на графа Вратиславского и пересказал то, что я слышал уже от Остермана, но к этому прибавил, что граф жаловался на него князьям Сергею и Василию Долгоруким, кои отъявленные ему враги.

Декабря 11, по старому стилю день Св. Андрея, все мы, кавалеры сего ордена, были во дворце для поздравления царя, но, по случаю кончины великой княжны, праздника не было.

Продолжая свою реляцию в виде журнала, скажу, что в первый день января 1729 года я положительно узнал, что никакими средствами не могли ни в чем обвинить графа Александра Нарышкина и что причиной его опалы была ненависть к нему князя Алексея Долгорукого, отца фаворита.

Января 7 я был у тела великой княжны, которое было выставлено во дворце с величайшим великолепием. Как в России ведется обыкновение целовать руку умерших государей, как будто они еще живы, то я не хотел устранить себя от сего обычая и поцеловал руку у покойницы с величайшим умилением.

Января 12, день Нового года по старому стилю, был я с поздравлением у царя, а потом обедал у фаворита и имел время порядочно поговорить с ним. Он сказал мне, что, считая меня своим другом, убедительно просит не дружиться с Бутурлиным, камергером принцессы Елисаветы, потому что он дрянь и способен на дурные дела, что прежде он был с ним дружен, но узнав, что это ему вредило, он оставил его. Что обер-шталмейстер Ягужинский, потому что его любит, сделает все, что только может, чтобы прервать эту связь, а как я дружен с Ягужинским, то он просит меня помогать ему в этом. Я дал ему слово и действительно через несколько дней говорил Ягужинскому так настоятельно, что тот обещал раздружиться с Бутурлиным, что и сделал. Фаворит был много мне обязан за это доброе дело.

Января 13 Остерман сказал мне, что фаворит уведомил его о всем том, что он говорил со мной с глазу на глаз и что они условились погубить Бутурлина, потому что очень опасно было оставлять его на том месте, на котором он мог давать дурные советы государю. Но прежде исполнения сего они хотели прервать дружбу между ним и Ягужинским, чтобы не подвергнуть опале и сего последнего.

Я заезжал к фавориту 17, 20 и 23-го числа и нашел, что он очень охладел в нашем деле, как о том уже предуведомил меня Остерман. Мне хотелось вселить в него поболее жара, и потому я говорил ему сильно, доказывая необходимость возвращения в Петербург. Он обещал мне то же, что и прежде. Правда и то, что отец его, узнав кое-что из наших совещаний, старается не отходить от царя ни на минуту, и чтобы еще более отвратить его от возвращения в Петербург, он уговорил его ехать на охоту на несколько недель за 50 верст от Москвы, в той уверенности, что по возвращении в Москву начнется уже оттепель и дорога испортится так, что поездку должно будет отложить до будущей зимы, ибо он очень хорошо знал, что царь не выедет из Москвы летом по причине множества дичи в окрестностях сего города, чего нет в Петербурге.

В это время князь Алексей Долгорукий, отец фаворита, приучил царя ездить каждый день поутру, как скоро он оденется, в одну подмосковную Его величества, село Измайлово, в одном лье от города, под предлогом совсем разлучить его с принцессой Елисаветой, но в сущности, чтоб удалить его от всех тех, кои могли говорить ему о возвращении в Петербург, а также чтобы он не занимался государственными делами, и чтобы поселить в него, елико возможно, мысль о введении старых обычаев и, наконец, для того, чтобы заставить его жениться на одной из своих дочерей. Со своей стороны принцесса Елисавета, видя, что царь ее покинул, начала довольно беззастенчиво вести жизнь, недостойную ее рождения, и на людях входить в связь с людьми низкого происхождения, как с гвардейскими гренадерами и другими.