Антистерва - Анна Берсенева

Василий понимал, что Наталья вошла в жизнь его отца как-то… само собою. И теперь сердце его мучительно сжалось от жалости к нему – оттого, что сами собою происходили в его жизни такие вот события…

– Ладно, – сказал он. – Ничего мне отсюда не надо, зря беспокоишься.

– Уж какие вы бескорыстные! – процедила она. – И ничего-то вам не надо, из наших-то рук. В чем пришли, в том ушли. Дворя-яне, куда нам, мужичью!

– Мамино что-нибудь возьму на память, – усмехнулся он.

– А ничего не осталось, – торопливо сказала Наталья. – Драгоценности, какие были, Аська еще в Гражданскую продала. Жрать-то надо было, какая ни есть дворянка, а уметь она ничего не умела, плясать только.

Не слушая ее больше, Василий подошел к книжной полке. Наталья встала у него за спиной, как будто опасалась, что он отыщет среди книг бриллианты. Он взял с полки несколько тоненьких книжечек в бумажных обложках, открыл одну. Мелькнул знакомый экслибрис «Из книг Аси Раевской».

Тайна смерти непонятна

Для больших умов;

Разгадать – мы, вероятно,

Не имеем слов.

Мне догадка шепчет внятно:

«Верь моим словам:

Непонятное – понятно,

Но не здесь, а там», —

прочитал Василий и вздрогнул. Совпадение с тем, что он чувствовал сейчас – да и не сейчас только, а уже давно, с той самой минуты, когда умерла Елена, – было слишком сильным, каким-то даже нарочитым. Он не любил таких совпадений. Но книжечку – на обложке стояло имя Северянина – все-таки взял.

– Книжки тоже денег стоят, – проворчала Наталья.

– Не разоришься, – отрезал он.

Может, она и хотела возразить, но промолчала. То, что Наталья труслива, Василий понял еще лет в шесть. И тогда же понял, что она, как большинство злобных и завистливых людей, готова подчинять свои поступки не любви, не жалости, вообще не чувствам, а только внешней силе. Он понял это по очень простой истории: разглядывал отцовскую зажигалку, сделанную из ружейной гильзы, – отец привез ее еще с Первой мировой войны – и опалил себе брови. Наталья тогда отвесила ему здоровенную пощечину, от которой Василий отлетел в угол комнаты и ударился спиной о шкаф. В этот день отец вдруг вернулся из командировки, хотя его ожидали только через две недели, и, конечно, сразу заметил и опаленные брови, и красные следы на Васькиной щеке.

– Он, Константин Палыч, чуть дом не спалил, – наябедничала Наталья; она всегда называла мужа по имени-отчеству.

– А это что? – спросил отец, проводя пальцем по щеке сына.

– Так обпалился же, – торопливо проговорила она – видно, боялась, как бы Васька не опередил ее, сообщив отцу, откуда взялись длинные пятна у него на щеке.

Василий молчал, старательно отводя взгляд от прямого взгляда зеленых отцовских глаз. Не мог же он ябедничать, как мачеха!

Но отец и не ждал от него ответа. Он взял Наталью за плечо и, коротко встряхнув, проговорил – медленно, раздельно:

– Запомни: еще раз пальцем его тронешь – убью. Не разведусь, не выгоню – убью. Если по-другому не умеешь, убирайся прямо сейчас.

– Да что вы, Константин Палыч! – заскулила Наталья. – Я ж к Васеньке как к родному дитю, хоть кого спросите, весь дом видит! Напугалась же я: а ну как глаза себе выжгет? Простите, Константин Палыч, сама не знаю, как вышло!

Василий не знал, как относилась бы Наталья к родному дитю, но то, что его она ненавидит, он знал точно. Ненавидит и боится. Лет до двенадцати она боялась его из-за отца, а потом Василий и сам научился отвечать на попытки оскорбить его или унизить, которых она не оставляла никогда. Пожалуй, было даже и хорошо, что он впервые столкнулся с этой стороной человеческой натуры так рано: зато так же рано понял, как вести себя с такими людьми.

– Зажигалка отцовская где? – спросил он.

Конечно, зажигалка не представляла собой никакой ценности, но Василий знал, что жадность не позволит мачехе выбросить ничего из доставшегося ей добра. Значит, если отец не взял зажигалку с собой на фронт, она была где-то в доме.

– Дурень ты, Васька, – вздохнула Наталья. – Даже жалко тебя. С чем в жизни-то останешься? Вот она, твоя зажигалка, забирай.

Она открыла ящик стола и достала зажигалку. Знакомые инициалы К.Е. были процарапаны на медном боку.

– С чем-нибудь да останусь, – сказал Василий, пряча зажигалку в карман. – Прощай.

Уже спускаясь по лестнице, он подумал, что надо было забрать ордена. У отца было три Георгиевских креста еще за Первую мировую, и орден Красного Знамени за Гражданскую, и такой же орден за Маньчжурскую операцию… И, наверное, были награды за Отечественную войну. Но понятно было, что ордена мачеха не отдаст, потому что они могут ей пригодиться для получения каких-нибудь житейских благ. И как их отнять, как хотя бы найти в этом навсегда теперь чужом доме?..

Василий прошел через двор, не обернувшись. Наверное, Наталья следила из-за занавески, уходит он или нет. Но зачем ему было на нее оборачиваться?

Впрочем, и вперед он тоже не смотрел – шел как во сне, ног под собою не чуя. Поэтому, когда у самого выхода со двора перед ним вдруг появилась девочка, Василий вздрогнул: непонятно было, откуда она взялась. Он даже шагов ее не слышал и чуть не сбил ее с ног прямо в широкую весеннюю лужу.

– Извини, – пробормотал он. – Не заметил тебя.

– Ничего, – сказала девочка.

Они вскинули друг на друга глаза – у нее они были как весенняя вода, того же непонятного цвета, с тем же ощущением глубины и речной необъяснимости – и обошли лужу с разных сторон.

Девочка вошла в подъезд. Василий зачем-то проводил ее взглядом.

«А ведь это Тоня могла быть, – подумал он. – Если бы жива была… Или соврала Наталья?»

То, что мачеха могла ему соврать, не подлежало сомнению. Но обычно ее ложь бывала осмысленной, а эта – зачем бы?..

«Может, вернуться? – подумал он. – Нет, не вернусь».

Та жизнь была окончена. Она оказалась совсем короткой, она промелькнула, как падающая звезда мелькает в небе, и вернуть ее можно было не больше, чем упавшую звезду.

И ему не хотелось даже, чтобы другая жизнь, в которую он теперь входил, оказалась длиннее.

Глава 6

Василий проснулся под утро от ясного ощущения, что он умирает. Страшная слабость разлилась по всему телу, не давая не только пошевелиться, но даже вздохнуть – легкие просто не наполнялись частыми судорожными вдохами.

Мгла за окном уже стала тускло-серой, но солнце еще не осветило ее даже заревым предвестьем. Жизнь в этот предрассветный час казалась унылой, и такой же унылой, бесцветной должна была стать в этот час смерть.

Василий попытался поднять руку, чтобы постучать в стену соседям, но даже это оказалось не по силам – он потерял сознание. Когда он снова пришел в себя, солнце било в окно радостным апрельским светом. Утро это или уже день, понять было невозможно. Он вернулся из Москвы всего неделю назад, но весна в Азии была ведь совсем другая, чем в России. Здесь была яркая, сияющая весна, и каждый новый день расцветал мгновенно, с первым солнечным лучом.