Тайна Запада. Атлантида – Европа - Дмитрий Мережковский

намекает на это Еврипид, в уцелевших стихах «Перифоя» (Новосадский. Елевзинские мистерии, 135). То ли в самой ограде, у святого Деметрина гумна, где вымолочен первый сноп, или у святого Дионисова точила, где выжата первая гроздь, то ли поодаль, на Рарийском поле, роют заступом яму, как бы могилу, и льют в нее чистую, как слеза, воду Каллихорского источника, приговаривая часто и быстро, все одно и то же, как в заклинаниях: «Лей – зачинай! Лей – зачинай! Нуе – kye! – Лей!» глядя на небо; «зачинай!» глядя на землю (Procl., in. Plat, Tim., ap. – A. Dieterich, Eine Mithrasliturgie, 214).

Что это? Может быть, очень древняя, «земледельческая магия», «чара плодородья». Но не только это: ведь дело происходит осенью, когда жатва снята. Кажется, смысл возлияния двойной: льют «воду жизни» мертвым и семя Отца Небесного – в лоно Матери Земли, чтобы взошла двойная жатва – колосьев и мертвых, ибо «смерть есть рождение», как учит Гераклит (Heracl., fr. 21): колос выйдет из семени, мертвый из гроба, и хлеб Деметры будет плотью, вино Диониса – кровью воскресших.

«Богорождение» в Отце, «боговкушение» в Сыне, воскресение в Духе-Матери: три тайны – одна. На этой-то Живой воде Каллихорского – «Сладко поющего» – источника и зиждется весь Елевзис.

XX

Кажется, во время Племохоев, внутри святилища, все еще тихого и темного, иерофант увлекает иерофантиду в подземный брачный покой, – «похищает» ее, как Аидоней – Персефону. Что они делают там, мы не знаем, но знают христианские обличители. «Не совершается ли сошествие во мрак и хваленое наедине свидание великого жреца со жрицею? Не гасятся ли тогда все огни, и бесчисленное множество людей не почитает ли „спасением“ своим творимое двумя во мраке?» – спрашивает св. Астерий, современник Юлиана Отступника (Aster. Encom. Martyr., p. 113. – Harrison. Prolegom., 550).

Тайна не «секрет», не то, что можно скрыть, а то, чего сокрыть нельзя; тайна сама открывается только тогда и тому, когда и кому должна открыться; тайна, как сердце в человеке, знает, что открыть себя, кому не должно, значит себя убить.

«Богорождение» – святейшую тайну сердца своего – утаила древность от всех непосвященных. Ключ к ней был бы навсегда для нас потерян, если бы не боги Атлантиды.

XXI

Раннею весною, в феврале – марте, совершались в Афинах родственные Елевзинским, Дионисовы таинства, Анфестерии, anthesteria, может быть, от глагола anathessasthai – «заклинать», «вызывать» души мертвых (Harrison, 1. с., 29, 43, 48).

В этот день, верховная жрица Афин, basilinna, «Царица», в сонме четырнадцати младших жриц, «стариц», герэр, gerairai, входила в запертое с прошлого года, Дионисово святилище, где в четырнадцати таких же простых, сельских корзинах-кошницах, как Елевзинские, хранились четырнадцать членов растерзанного Дионисова тела, по одному – в каждой (тело Озириса тоже на четырнадцать частей растерзано). Жрицы ставили себе на головы эти корзины и, подходя к четырнадцати жертвенникам, повторяли, вслед за Елевзинским «священным глашатаем», иерокериксом, слова заклинаний. Каждая вынимала из корзины один из членов, кадила ему фимиамом, умащала его благовоньями, возглашала молитву и заколала жертву. После того все четырнадцать членов приносились Царице, и та соединяла их, образуя тело бога, так же точно, как делали это дельфийские жрецы, Гозии; потом брала еще бездыханное тело на руки, уносила его во святое святых, куда никто не мог за нею следовать, и там «воскрешала», – как, мы не знаем; знаем только, что воскресший бог выходил из святилища и в торжественном шествии следовал в Буколион, Стойло Быка-Жертвы, где Царица проводила с ним брачную ночь, чтобы кого-то зачать и родить от него, – кажется, здесь, в Анфестериях, еще не знают, кого, – знают только в Елевзинских таинствах (Foucart, Le culte de Dionysos en Attipue, 1893, II, p. 129, 139, 142, 146. – Lanzani, Religione Dionysiaka, 71–73).

XXII

Как же воскрешает смертная мертвого бога? «Там, в Буколионе, еще и доныне совершается брачное соединение, symmeixis, супруги Царя (безилинны) с Дионисом», – сообщает Аристотель (Aristotel., de republic. Afhen., III, 5). Вспомним египетские изображения в Абидосском некрополе и Дендерахском святилище: мумия бога лежит на смертном ложе, окутанная саваном, – уже воскресающий, но еще не воскресший, мертвец, а богиня Изида-Ястребиха, парящая в воздухе, слетает на него, живая – на мертвого.

…Лицо Изиды светом озарилосьобвеяла крылами Озирисаи вопль плачевный подняла о брате;воздвигла члены бездыханного,чье сердце биться перестало,и семя извлекла из мертвого……»Приди в твой дом, приди в твой дом,Возлюбленный!О, первенец из мертвых!..Взгляни на меня: я – сестра твоя…я – сестра твоя, на земле тебя любившая, —никто не любил тебя больше, чем я!»

Так Изида воскрешает Озириса, Иштар – Таммуза, Кибела – Аттиса, Афродита – Адониса, Анагита – Митру, и Деметра – Диониса; все невесты-сестры-матери – всех женихов-братьев-сыновей; все живые боги – всех мертвых богов Атлантиды.

В брачной, земной, безличной любви рождение значит смерть – уничтожение; в братски-брачной, небесно-земной, личной любви рождение, значит смерть – воскресение.

Тайна воскресения есть тайна Богосупружества: «Будут двое одна плоть. Тайна сия велика; я говорю о Христе и о Церкви, to mystêrion touto mega estin, egô de legô eis Christon kai eis tên ekklesian» (Еф. 5, 31–32). Можно ли, не кощунствуя, вспомнить эти слова, говоря об Елевзинских таинствах? Пусть каждый сам решает, но решив: «нельзя», знает, что это один из тех бесчисленных ударов ножа, которым отсекается прошлое от настоящего и будущего, Первый Завет – от Второго и Третьего, Отец – от Сына и Духа Матери. Мы, можно сказать, только это и делаем, а хорошо ли нам от этого, пусть опять каждый решает сам.

XXIII

«Сына родила Владычица, Сильная – Сильного! Hieron eteke potnia ischyra, ischyron!» – возглашал иерофант из подземной глубины святилища, как бы из сердца земли (Hippolyt., Philosoph., V, 1. – Foucart, Les mystères d’Eleusis, 1893, p. 49). В этом Елевзинском возгласе – вопль о спасении двух человечеств – первого, погибшего, и второго, погибающего: «Из преисподней вопию к Тебе, Господи!»

Мать родила Сына в вечности – родит в веках: это знают только здесь, в Елевзисе, и там, в Самофракии – на этих двух вершинах всей дохристианской древности – остриях двух пирамид, озаренных первым лучом восходящего солнца – Сына.

XXIV

Вдруг, точно искорки по угольно-черной, истлевшей бумаге, в темном святилище начинают бегать огни, красные от факелов, белые от лампад и светильников; все больше, больше, ярче, ярче, – и засиял, в бесчисленных огнях, весь храм, как солнце в ночи: «Елевзинские ночи прекраснее солнца сияют».

В ту же минуту, открываются двери святилища, и ожидавшая извне толпа входит в него. Иерофант, взойдя на помост, высоко подымает и показывает молча безмолвной толпе «сию великую, дивную и совершеннейшую тайну лицезрения» – «Свет Великий» – «Срезанный Колос».

Радуйся, Жених,Свет Новый, радуйся!

восклицает толпа, в священном ужасе, падая ниц.

XXV

Кто этот новорожденный бог? Будущий, последний, смотря по двум возможным счетам, третий или четвертый Дионис-Иакх – «первенец, рожденный в браке несказанном» arretôis lektrois, по слову орфиков (Hymn. Orph., XXX, 2. – Арх. Хризанф. Религия Древнего мира, 463), а по нашему, в узле «кровосмешений», так сложно и туго затянутом, что распутать его почти невозможно.

«Кровосмешение» – грубое, кощунственное слово, не древнее, а наше. У древних для этого нет слова: это для них «несказанно-святое» в таинствах, arrêton. Слишком, однако, не будем пугаться слова. Все наши слова о Боге грубы, слабы и невольно-кощунственны; не то говорят, и даже обратное тому, что хотят сказать; проклиная, благословляют и, кощунствуя, молятся. Если бы не глухота привычки, мы никогда не забывали бы, – и это к нашему благу, – что для «непосвященных» Крест, слава наша и спасение, – только «позорный столб», а приношение Сына Отцом в жертву – только «сыноубийство». Так же трудно не знающим, так же легко «посвященным» понять и этот, как будто кощунственный, символ «божественных кровосмешений».

Здесь, в «несказанном браке», человеческий Эрос как бы на самого себя восстает, преодолевает себя, чтобы кончить «дурную бесконечность» рождений-смертей; воля к обрекающему личность на смерть, безличному роду становится волей к вознесенной над родом, бессмертной личности. Тем, что сын зачинает от матери, дочь – oт отца, как бы обращается назад нисходящая во времени, естественная чреда поколений: рожденное рождает оттуда, откуда само родилось, как бы поворачивает время назад – заставляет реку течь вспять. Вечно вертящееся колесо рождений-смертей вдруг останавливается и начинает вертеться назад. Это беззаконно-чудовищно, в порядке человеческом, но в божественном – не может быть иначе, потому что здесь «Сын и Отец – одно». Если рождение Сына не пустая отвлеченность, чем уничтожался бы самый догмат Боговоплощения, то Сын в Отце рождает Себя от Духа-Матери. Или, говоря нашим грубым и слабым человеческим языком, все три Лица Божественной Троицы соединяются, рождая друг друга и друг от друга рождаясь, в Матерне-Отче-Сыновней, несказанно-брачной любви.