Дневник полковника Макогонова - Вячеслав Валерьевич Немышев

остался. Макогонов решил, что найдет его потом и скажет слова благодарности, по-мужски скажет, по-военному, без соплей и громких слов — руку пожмет, стиснет. Подумал, что вернет он Савву в разведку, но станет его гонять в три раза сильнее остальных.

— Я из тебя сделаю человека, макака ускоглазая.

Случилось в тот день прийти на Ханкалу колонне из Датыха: комендантские, как улетел Макогонов, сразу стали растаскивать имущество разведки, технику. Зампотыл Василич увидал Макогонова и обмер.

— Николаич, мы тут, извини, твоим «Бронтозавром» воспользовались. Я тебе спальники, как обещал… Ты домой?

— Домой, — недобро скосился Макогонов на зампотыла.

Вместе с колонной отправился Макогонов в Датых.

По дороге все думал Макогонов про Савву, решил поговорить «по душам» с солдатом. «Пес калмычий! — ругался про себя Макогонов. — Возьму обратно. Возьму».

В комендатуре пошли слухи, что возвращается начальник разведки.

Слоненок, высунув язык, малюет на белом полотнище черными буквами. Тимоха рядом стоит.

— Слон, тормоз, криво.

— Ничего, что криво, — говорит Слон и галеты жует, — зато от души.

— Тебе командир навтыкает. Собак кормил?

Подъезжает Макогонов к своему расположению и видит, как вся неугомонная «толпа», его бойцы — кто в трусах, кто в майках, кто в чем попало — скачут и размахивают руками. А на крыше вагончика Слоненок. Расставил ноги широко и машет белым полотнищем с черными рунами СС.

Подумал с улыбкой Макогонов: «Во, мои эсэсовцы выползли. Ну, я вам сейчас устрою развеселую красноармейскую жизнь».

Выбрался из кабины «Урала» Макогонов. Солдаты построились — кто в трусах, кто в чем попало. Тимоха шныряет вдоль строя.

— Товарищ подполковник, личный состав построен.

— Привести себя в порядок. Получено добро, — Макогонов таит в уголках улыбку. — Будем жить и строиться как раньше. Завтра огневая, готовить мишени, вечером политинформация. Тимоха, что у нас по плану?

— «Малахов курган» про Севастополь, — рявкнул Тимоха.

Расходится народ. Макогонов Тимоху подозвал.

— Позови-ка мне Савву.

Тимоха молчит, и прячет взгляд, желваками работает, что есть силы.

— Что? Ну?..

— Так что, товарищ подполковник, тут случилось, как вы уехали… Застрелился, одним словом Савва.

Закрылся Макогонов в вагончике. Котенок ползает по коленкам. Урчит Растяжка как моторчик заведенный, ластится.

Макогонов, отбросив эмоции, думал.

Темная история.

Как уехал Макогонов, пришел в разведку Савва. Сидел и все смотрел в одну точку. Вдруг достал Савва пистолет, приставил к голове. Выстрел. По столу, где чистили оружие, где благообразный Борода с любовью накрывал обеды и ужины, растеклись Саввины мозги. Борода потом долго скреб стол…

Темная история… Тимоха доложил, что последнее время Савва терся возле ротного. Дубинский вроде бы обещал Савве решить вопрос с боевыми выплатами. Решал ротный финансовые вопросы через свои завязки в Ростове. Солдаты отстегивали тридцать процентов, получали свои копейки и валили по домам — «кому война, кому мать родна». Что-то там у них не заладилось. Дубинский высказал Савве, чтобы тот не парил ему мозги и что деньги он получит, но с задержкой. И чем он, Савва, лучше других. Савва будучи человеком несдержанным что-то там пробурчал, типа, «за базар надо отвечать». Что было у них дальше, как разрешился конфликт, Тимоха не смог выяснить. Через неделю после этого, как раз на следующий день, как улетел в Ханкалу Макогонов, Савва застрелился.

Свидетелем Саввиной смерти был один-единственный человек, солдат с прозвищем Медвежонок. Простой, туповатый, как впрочем все, кого приближал к себе Дубинский. Макогонов подумал, что, может быть, тряхануть Медвежонка, вынуть душу и дознаться до истины. Эх, Савва, Савва… Но события стали развиваться стремительно. И смерть Саввина никого не удивила, а через неделю о нем почти забыли.

Макогонов к вечеру сходил в штаб. Спасибухов подозрительно глядел. Ротный, завидев Макогонова, свернул за палатки. Думал Макогонов, что все-таки не без участия ротного сгинул Савва: «Нет теперь русского солдата, калмыка Савра Сарангова». Перекрестился Макогонов. Спросить теперь было некого, кто же спас их тогда, под Катыр-Юртом? Кто жизнью своей рисковал ради него, Василия Макогонова? Кто был тем снайпером, кто смертельно ранен был, спасая его, Василия Макогонова от верной неминуемой гибели?.. Оставался Буча. Макогонов был уверен, что это они — Савва и Буча. Но ему нужно было лично удостовериться и поговорить. Сказать спасибо.

* * *

Лесничий Салман точил ножи. Однорогая совсем перестала доиться: сбесилась корова, так лягнула жену, что та два дня в лежку лежала, не могла встать. Решился Салман резать корову, — по родственникам сообщил, чтобы приходили за мясом. Дошел до комендатуры, спросил, где военный Василий. Нету, говорят, уехал с концами. Не поверил Салман, решил придержать мясо — приедет Василий, поделится с ним Салман мясом. Не съесть ему одному столько — жара на улице, не вылежит говядина больше двух дней, душок пойдет. Мясо с душком не ел Салман, к чистой пище привык.

Пришли сыновья, помогли отцу. Накинули корове на шею веревку. Таращится корова, водит ошалело глазами. Салман подвязал ноги корове, ухватил под копыта. Навалившись всем телом с сыновьями, кинули тушу на землю. Лежит корова, не мычит, хрипит. Салман накрыл ей глаза мешковиной, выкопал ямку. Взял длинный нож, глубокими сильными надрезами вскрыл горло. Брызнула кровь — брызнула в лицо Салману. Он утерся. Придерживает тушу. Сучит корова ногами. Затихла. Кровь наполнила ямку, стала кровь уходить в землю. Лохматый кобель на цепи почуял кровяное, забеспокоился — рвется с цепи. Салман его палкой огрел, чтоб не тявкал без дела. Но кровь ведь, кровь! Дай кобелю испробовать крови, волчье в нем проснется. Тогда конец — стрелять придется кобеля — озвереет.

Еще напасть Салману — милицейский начальник. Уперся тот — давай на охоту, и все тебе. Что ты будешь делать? Какая тут охота, — недобрые места кругом: ушла косуля. Горные козлы вон и те шуганные стали. Все от волков…

Отговорился Салман и первый, и второй приезд милицейского начальника, но подумал, что тот, видно, дубинноголовый, и если взбрело ему найти себе беды, то уж найдет непременно. Главное, решил Салман, чтоб его вины не было, в том, что случится.

Салман взялся чистить ружье: водит шомполом по стволу. Смотрит на просвет — чистый ствол. Набил патроны крупной дробью, два патрона заправил жаканами — с такими на медведя можно. Вся вина на них, на этих треклятых волках, что поселились на том берегу Фортанги, что смотрят на него горящими углями, что бродят по берегам и вызывают ненависть у людей к их волчьему племени. Они виноватые, хоть и без вины. Кто-то должен заплатить. Пусть будут волки.

Собаку решил Салман не брать, решил положиться на свое охотничье чутье