Том 1. Главная улица - Синклер Льюис

«И все-таки, — сказала она себе, — этот юноша — индивидуальность».

В это воскресенье Кенникоты обедали у Смейлов, в столовой, где красовалась ваза для фруктов и цветов и карандашный, рисованный с фотографии, портрет дяди Уитьера. Кэрол не слышала, как тетушка Бесси возмущалась бусами миссис Роберт Шлинк и промахом дяди Уитьера, надевшего в такой день полосатые брюки. Она не чувствовала вкуса жареной свинины.

— Послушай, Уил… — рассеянно заметила она, — неужели молодой человек в белых фланелевых брюках, что был утром в церкви, и есть тот самый Вальборг, о котором столько говорят?

— Угу, он самый. Что за невероятный костюм!

Кенникот принялся скрести белое пятнышко на своем жестком сером рукаве.

— Одет он не так плохо. Интересно, откуда он? По — видимому, пожил в больших городах. Может быть, он с Востока?

— Он? С Востока? Да он вырос на ферме недалеко отсюда, не доезжая Джефферсона! Я немного знал его отца, Адольфа Вальборга — типичный сварливый старый швед-фермер.

— Ах, вот как? — кротко переспросила Кэрол.

— Правда, он, кажется, жил довольно долго в Миннеаполисе. Изучил там свое ремесло. И, должен сказать, он по-своему неглуп. Много читает. Поллок говорит, что он больше всех в городе берет книг в библиотеке. Ха — ха! В этом он, пожалуй, похож на тебя!

Смейлы и Кенникот долго хохотали над этой остроумной шуткой. Дядя Уитьер завладел разговором:

— Это тот парень, что работает у Хикса? Тряпка он, вот что! Меня злит, когда молодой человек, вместо того чтобы идти воевать или честно трудиться на поле, как я в молодости, делает бабью работу, а потом наряжается, словно актеришка. Да, когда я был в его летах…

У Кэрол мелькнула мысль, что ножом для жаркого очень удобно было бы зарезать дядю Уитьера: он вошел бы так легко. Какие заголовки появились бы в газетах!

Кенникот беспристрастно заметил:

— О, я не хочу быть несправедливым! Мне помнится, что он проходил осмотр для поступления на военную службу. У него расширение вен, в этом нет ничего серьезного, но все-таки он негоден. Впрочем, не похоже, чтобы он с большим удовольствием пошел вспарывать штыком пузо гуннам!

— Уил, пожалуйста!

— Да, да, он с виду неженка. Рассказывают, будто он сказал Дэлу Снэфлину, когда стригся у него в субботу, что хотел бы научиться играть на рояле.

— Как странно, что все мы столько знаем друг о друге в нашем городке, — невинно произнесла Кэрол.

Кенникот насторожился, но тетушка Бесси, накладывавшая остальным пудинг, поддержала Кэрол:

— Да, это прямо удивительно! Столичные города — это ужас. Там люди могут скрывать всякие свои низости и грехи, а здесь это невозможно. Я сегодня присматривалась к этому портному. Когда миссис Риггс предложила ему смотреть в ее молитвенник, он покачал головой, и все время, пока мы пели, он стоял как пень и не раскрывал рта. Говорят, он забрал себе в голову, что у него манеры лучше, чем у всех нас, но если он это называет хорошими манерами, то я уж не знаю, что и сказать!

Кэрол снова вспомнила о ноже для жаркого. Кровь на белой скатерти — какое великолепие!

Потом она подумала: «Дура! Истеричка, ищущая невозможного. В тридцать лет угощаю себя сказками… Боже милосердный, неужели мне действительно тридцать?! Этому мальчугану не больше двадцати пяти!»

Кэрол отправилась с визитом.

У вдовы Богарт поселилась некая Ферн Маллинз, двадцатидвухлетняя девушка, поступившая в школу на должность учительницы английского и французского языков и гимнастики. Ферн приехала в город заблаговременно, чтобы пройти нормальный шестинедельный курс подготовки учителей. Кэрол видела ее на улице и слышала о ней не меньше, чем об Эрике Вальборге. Она была высока, гибка, миловидна и безнадежно испорчена. Что бы она ни надевала — платья с низким матросским воротником или, для школы, скромный черный костюм и закрытую блузку, — все равно у нее был легкомысленный, вызывающий вид.

«Она выглядит настоящей кокоткой!» — говорили с неодобрением все дамы возраста миссис Сэм Кларк и со скрытой завистью — дамы возраста Хуаниты Хэйдок.

В это воскресенье Кенникоты, сидя под вечер возле дома на парусиновых складных стульях, видели, как Ферн болтала и смеялась с Саем. Он все еще не добрался в школе до старшего класса, но был уже порядочным верзилой и всего лишь года на два или на три моложе Ферн. Сейчас он торопился по каким-то важным делам, вероятно, бильярдным. Оставшись одна, Ферн присела на крылечке Богартов и оперлась головой на руку.

— Она, верно, очень одинока, — сказал Кенникот.

— Бедняжке в самом деле должно быть тоскливо. Пойти туда и поболтать с ней? Нас познакомили у Дайеров, но я еще не собралась зайти.

Кэрол направилась через газон. Ее белая фигура смутно виднелась в темноте. Сырая трава тихо шелестела под ногами. Она думала об Эрике, о том, что промочила ноги, и ее приветствие прозвучало довольно небрежно.

— Добрый вечер! Нам с доктором показалось, что вы тут сидите и скучаете.

— Да! — неприязненно отозвалась Ферн.

Кэрол присмотрелась к ней внимательнее.

— Дорогая моя, вам, верно, очень тоскливо. Я это так хорошо знаю. Я часто уставала, когда была на службе: я работала библиотекаршей. Из какого вы колледжа? Я училась в Блоджете.

— Я из университета. — В ответе Ферн было уже больше интереса.

— О, вам, наверно, там отлично жилось. У нас в Блоджете было скучновато.

— В какой библиотеке вы работали? — с некоторым задором спросила Ферн.

— В сент-полской главной библиотеке.

— Серьезно? О, как я хотела бы очутиться опять в Миннеаполисе или в Сент-Поле! Я никогда еще не работала в школе, и мне очень страшно. В колледже я чувствовала себя великолепно: мы ставили спектакли, играли в баскетбол, дурачились, танцевали — я безумно люблю танцевать, — а здесь, кроме уроков гимнастики и выездов за город с баскетбольной командой, я должна всегда ходить по струнке и чуть ли не говорить шепотом. Видно, тут мало кого трогает, вкладываете вы в преподавание что-нибудь свое или нет: лишь бы вы вели себя солидно вне школы — нужно «благотворное влияние», — а это значит никогда не делать того, что хочется. Это во время учительского курса, а когда начнутся школьные занятия, будет еще почище! Если бы не поздно было получить работу в Миннеаполисе или Сент-Поле, честное слово, я попросила бы об увольнении. Я уверена, что мне за всю зиму ни разу не придется потанцевать. Если бы я дала себе волю и пустилась танцевать так, как я люблю, тут все объявили бы меня настоящим исчадием ада — при всей моей невинности! Ах, я не должна была всего этого болтать. Не умею держать язык за зубами!

— Не бойтесь, дорогая!.. Как ужасно ласково и по — старушечьи звучат мои слова. Я говорю с вами так, как миссис Уэстлейк — со мной! Вот что значит иметь мужа и кухонную плиту! Но я чувствую себя молодой и тоже хочу танцевать, как… как «исчадие ада», так вы сказали? Поэтому я вам сочувствую.

Ферн благодарно кивнула головой. Кэрол спросила:

— Как у вас шло дело со спектаклями в колледже? Я пыталась устроить здесь нечто вроде малого театра Это был кошмар. Когда-нибудь я вам расскажу…

Через два часа, когда Кенникот подошел поздороваться с Ферн и, зевая, сказал: «Вот что, Кэрри, не пора ли домой? Завтра у меня тяжелый день», — обе женщины болтали так оживленно, что постоянно перебивали друг друга.

Подобрав юбки и солидно шествуя под конвоем супруга домой, Кэрол внутренне ликовала: «Как все переменилось! У меня двое друзей: Ферн и… Но кто же другой? Вот странно: я думала, что был… О, какая чепуха!»

Кэрол часто встречала Эрика Вальборга на улице. Коричневая вязаная куртка перестала бросаться в глаза. Катаясь под вечер с Кенникотом, она видела, как молодой человек на берегу озера читал тощую книжонку — должно быть, стихи. Кэрол отметила, что во всем их «моторизованном» городе один только он помногу гулял.

Она говорила себе, что она дочь судьи и жена врача и что ее не может интересовать знакомство с бродячим портным. Она говорила себе, что неспособна отвечать на ухаживания мужчин… хотя бы даже самого Перси Брэзнагана. Она говорила себе, что когда тридцатилетняя женщина обращает внимание на двадцатипятилетнего мальчишку, то становится попросту смешна. А в пятницу, убедив себя в необходимости намеченного ею дела, она пошла в мастерскую Нэта Хикса с не слишком романтической ношей, состоявшей из пары мужниных брюк. Хикс был в задней комнате. Кэрол оказалась лицом к лицу с греческим богом, который не совсем по-божественному строчил на облупленной машине пиджак, сидя у закопченной оштукатуренной стены.

Кэрол увидела, что его руки не соответствуют эллинскому лицу. Они были толсты и загрубели от иглы, горячих утюгов и рукояток плуга. Даже в мастерской он сохранял изысканный вид: на нем была шелковая рубашка, дымчатый прозрачный галстук и желтые ботинки из тонкой кожи.