Массовка - Владислав Выставной

Трудно узнать кого-то из той, прежней массовки. Даже те, кто волею Хозяина, попал сюда недавно, успели потерять облик, что отличал от прочих их в том, внешнем мире.

Кто, к примеру, этот сухощавый мужчина, куском железа вырезающий на деревянном столбе уродливое женское лицо? Или этот – греющий руки над огнем чадящего костерка? А кто эти двое – молча уставившиеся друг другу в глаза? Что они делают – гипнотизируют друг друга? А это кто – голый по пояс, что стоит на коленях, раскачиваясь в такт душераздирающей мелодии, которую гундит кто-то еще, спрятавшийся внизу, под нарами?

Может, дело в одинаковой полосатой робе? Или в том, что массовка сделала свое дело, окончательно обезличив своих статистов?

Мелькнула чья-то ухмыляющая рожа. Грязные пальцы скребли небритый подбородок. Кто-то громко харкнул и сплюнул сквозь редкие зубы. Длинная капля свесилась с подбородка до пола. Тупой, ничего не выражающий взгляд…

Хозяин двигался вперед – и по мере движения стихал царящий здесь негромкий однообразный гул – шагов, поскрипывания половиц, голосов, дыхания. Все смотрели на него – такими взглядами провожают проплывающий мимо призрак.

Он и сам чувствовал себя призраком. Его давно нет – он вычеркнут из списков еще при рождении, существует лишь на странном нелегальном положении. Положении ненужного, который заставил всех всерьез поверить, будто он – самое крепкое звено бесконечной человеческой цепочки.

Может, так оно и есть: он – самое крепкое звено. Только – одиноко брошенное в пыль, в стороне от звонко дребезжащей цепи.

…Из тумана выплывает худое, бледное лицо. Знакомое. Оно чаще других обращается к камере. Его устами чаще прочих воздаются Хозяину целительные молитвы. Сейчас на нем замешательство, испуг. Но обладатель лица быстро справляется с эмоциями. Он – неплохой актер. Может, он и был актером до того, как попал в массовку? Не важно, что было, важно лишь то, то здесь и теперь.

В массовке, он стал особой величиной. К нему прислушиваются, его боятся, слова его становятся священными текстами. Хорошо ли это? Массовка не признает личностей, признает лишь функцию. И эту функцию легко может занять другой. Тот, кто станет Херувимом, если этот, первый, совершит ошибку.

– Хозяин! – с надрывом произнес Херувим. И рухнул на колени, словно механизм, которому отключили питание.

Следом, как цепляющиеся друг за друга костяшки домино, посыпались навзничь обитатели барака. Не все. Некоторые просто отпрянули подальше, в глубину тумана, в тень деревянных полок.

Павел стоял неподвижно, повесив на лицо маску спокойствия. Он ждал продолжения. Херувим не спешил подыматься. Возможно, собирался с мыслями.

Наконец, он встал. Спокойно, плавно, и во взгляде его появилась невиданная раньше решительность. Он смотрел в глаза Хозяину, словно стремясь прочитать его мысли. В этом взгляде было еще кое-что. Нечто, что знали только двое.

Следом поднялись остальные – те, кто называл себя Достойными. Забавно: наверное, каждый из нас считает себя особенным, не таким, как прочие. Таким вот Достойным. Одна беда: довольно трудно разобраться – кто и для какой миссии тебя избрал?

Херувим чуть заметно улыбнулся и отступил с неуверенным полупоклоном. Следом, наступая друг другу на ноги, отпрянули Достойные. Видимо, так была отмерена почтительная дистанция до небожителя, явившегося во плоти в это мрачное Чистилище.

– Ты пришел, – донеслось из тумана. – Ты откликнулся на наши мольбы. Ты пришел. Значит, наши молитвы обрели плоть и кровь. Значит, силы света повернулись к нам. Значит, у нас есть шанс на спасенье. Значит, злу скоро придет конец…

Речь неслась из мрака, и казалось, что звук идет со всех сторон, отражаясь от стен, пола, потолка. Чудилось, что говорит не один человек, а вся эта масса людей, не имеющая лица, души, непостижимая, враждебная, непредсказуемая.

Павел понял, что от него не требуется ответа. Более того – слова смажут, испортят чистоту ощущений. Всего этого просто не передать ограниченными возможностями человеческих слов. Происходящее не стоит облекать в сухие рамки понятий – его нужно пропустить через себя, прочувствовать. Сознание восставало против этого, оно не желало мрака, ужаса, чего-то, лежащего за пределами человеческих представлений и человечности вообще.

Но Павел подталкивал себя, стараясь не показать неуверенности, слабости.

Ты же искал правды? Вот она, перед тобой. Впитывай ее, как корни растения впитывают разлагающуюся органику…

– Мы стараемся, Хозяин. Мы усердно просим силы света даровать искупление. Мы чувствуем, что искупление близко! Благодарим тебя за ниспосланные испытания и молим, молим… Заклинаем тебя, Хозяин – сделай наши испытания еще более трудными, еще более искусительными! Пошли нам боли, страданий, страха! Мы молим тебя об этом…

Павел вздрогнул. Поискал глазами Херувима, но не увидел ничего, кроме смрадного тумана.

Очень хотелось взглянуть в глаза этого монстра. Которому мало, мало…

– Больше боли, больше страданий, больше страха! Только об этом мы просим тебя, Хозяин!

Павлу стало душно. Он качнулся, с трудом удержавшись на ногах. Божеству не пристало падать в обморок. Надо слушать, впитывать, понимать…

– Мы прошли первое испытание. И нам мало! Мало страданий, мало крови! Пошли нам страшные потрясения! Пусть Достойные пройдут через тяжкие искушения, пусть очистятся наши ряды! Хозяин, мы требуем – услышь наши мольбы!

Теперь в голосе слышалась угроза.

И Павел явственно ощутил, как огромная холодная рука сжимает тело в стремлении выдавить из него саму душу. То, что раньше приходило лишь намеками, туманными образами, теперь обрело зловещую ясность.

Массовка подчинила его себе.

Поставила на колени.

Сделала рабом.

Никакое он не божество, и даже не хозяин всего этого кошмарного аттракциона.

Он всего лишь служитель, присматривающий за клеткой, в которой обитает чудовище.

Раб, выносящий дерьмо и кормящий с пики многоголовую тварь.

Раб, питающийся отбросами из этой клетки, зависимый от зверя, прикованный к тому толстой грязной цепью.

А может, того хуже – нелепый полупаразит, полусимбионт которого чудище терпит, как акула маленьких рыбок-прилипал…

Павел попятился. Мысли путались, в голове звенело. Он отступал, и за ним, как прилив, возвращались на свои места странные обитатели этого дикого мира. Вскоре внутренности барака окончательно скрылись в дымке, на смену ей пришла освежающая тьма.

Но в ушах продолжали звучать эти настойчивые мольбы-приказы:

Услышь нас!

Пошли нам!

Сделай для нас!

Он стоял перед бараком, тяжело дыша, шатаясь, не в силах сделать ни шагу. Понимание, которого он достиг там, внутри, покинуло, оставив лишь намеки на что-то отвратительное, страшное, нечеловеческое.