Мост - Ася Михеева

утром такая ну его допрашивать, кто это был, он ей и рассказал. Она ему и говорит: «Ну ты и дятел, я же слово дала, что замуж выйду за того, кто меня поборет, это значит, смерть его жене». Он ей: «Ты что, это ж моя сестра». А она ему: «Да мне насрать, что она сестра твоя! Мы ж с ней служили вместе, а теперь из-за тебя, дурака…»

– Знаю я эту сказку и эту музыку, – кротко сказала Эля, щелкнула по экрану, промотала десяток композиций, вернулась, включила погромче. – Эта?

– Эта, – признал Сирожиддин на первых же тактах «Полета Валькирий». – А Иван еще говорил, на нее в театр сходить можно?

– На Вагнера-то? Да посмотрю в афише. А к чему он тебе все это рассказывал?

– Чтоб я на тебя не надрачивал, – сухо и с достоинством сообщил Сирожиддин.

Эля задрала брови.

Засранец!

Но какова формулировка, не подкопаешься же ни с какого бока. Нашелся, понимаешь, Гуннар, или как там его. Да и Ванька, блин, педагог педагогович. Урою.

– А я еще подумал, – добавил Сирожиддин, – тот парень, ну младший брат, чего он, дурак, не подождал, ну подкачался бы, поучился у зятя егойному кун-фу, глядишь бы и сам справился. А так, Иван сказал, там вообще все друг друга перерезали?

– Ну да.

– У нас… Ну, у деда… Тоже с какой-то тупизны же все началось. Какой-то бизнес не поделили нормально.

– Оно обычно так и бывает, – мрачно сказала Эля, – задним числом смотришь – матерь божия, ведь можно было тогда нормально порешать. А потом уже все, сгорел амбар – гори и хата.

Сирожиддин подавленно молчал. Эля решила сменить тему:

– На самом деле что ты про переиграть подумал, это же очень круто. Все мифы и легенды, особенно которые с плохим концом, они же как дорожные знаки. Туда не ходи, кирпич башка попадет.

Сирожиддин фыркнул.

– А куда ходи тогда?

– Вот ты сам напрягся и предложил вариант подкачаться самому, да? Мы же всегда выбираем между плохим концом и открытым.

– Да ладно, – обиделся Сирожиддин, – сколько сказок кончается тем, что все поженились и стали жить счастливо.

– Я тебя уверяю, «поженились» – это не конец истории, а самое начало. Где жить? Что жрать? Какую посуду покупать? Сколько детей рожать, как их воспитывать, к какому врачу бежать, если зубы режутся? Если конец, то только плохой конец. А если хороший конец – считай, открытый. Не-о-пре-де-лен-ность.

– Что-то мне так не нравится.

– А вариантов-то? Хорошо, когда хоть предупреждают, что вон там – плохо кончится, можно хоть как-то повертеться. Главное, сообразить вовремя, с каких рельсов спрыгнуть. Мне вон Аня тоже говорит про мое кино в голове – не смотри пассивно. Вмешивайся. Гни рельсу. А я пока не знаю, как вмешиваться.

Тему про Элино кино Сирожиддин любил. Ляжет вечером на свой матрас и «Эля, расскажи». И лежит тихонько, слушает. Даже, кажется, завидовал.

– А как ты вмешаешься? Тебя же там нет?

– Вот я и не знаю как.

Она круто свернула к магазину.

– Есть идея накупить мороженого и клубники.

– А откуда деньги? – встрепенулся Сирожиддин.

– Мика премию обещал.

– Хорошо вам, у нас премию только на Новый год дают, – посетовал Сирожиддин, трудящийся винта и процессора.

– Нам хорошо, – промурлыкала Эля, ввернулась в пустое стояночное место и отстегнула сумку от лямок. Та теперь пристегнутой ездила всегда. Из сумки заорал телефон. – Вот же вспомнишь татарина, он и появится, – буркнула Эля, по мелодии поняв, что звонит Мика. – Ну чего, рабочий день-то того уже? Алё, начальник, чего хочешь?

– Батыр-апа, – быстро сказал Мика, – завтра чтобы все были вовремя, блестящие, с мытой шеей. Ко мне в два придут немцы формально обсуждать наш пакет зонирования у магистралей. Прикинь, он на их нормативную базу лег с удобством. Всех оповести, построй, утром проверишь, чтобы у всех были зубы почищены. Отбой.

Эля осталась с телефоном в руке. Хоть обратно на работу езжай, а.

– Так, – сказала она, – Сирожиддин, бери мою карту, дуй в магазин сам, я в машине посижу. Работа.

Сирожиддин кивнул, взял протянутую карточку и уплелся. Эля подняла конторский чат и начала наводить в нем бурю и натиск.

* * *

После того как рыжая помогла мне вымыться и принесла еды, я поняла, что сейчас вырублюсь. Она заставила меня выпить густой фруктовый сок, остальное унесла нетронутым, и я засыпаю там, где сидела. Едва хватило сил растянуться.

Просыпаюсь от того, что воротник комбинезона давит на шею. Раздеваюсь, засыпаю обратно. Просыпаюсь снова, добираюсь до толчка, с трудом – рукояток-то нет – организовываю себе гигиену, залезаю обратно на койку – и снова спать.

И так, похоже, долго. Часов у меня нет, корабль со мной не общается, но в конце концов я понимаю, что, во-первых, выспалась, а во-вторых, хочу жрать. Сажусь на своей полке и задумчиво смотрю на дверь. Интересно, когда ж теперь меня отсюда выпустят? Ни связи, ни даже выраженной камеры контроля не видно. Помахать руками и поорать?

Орать, наверное, я не буду, а немного физкультуры, пожалуй, не помешает.

Любопытно, что дверь открывается, едва я успеваю нормально разогреться.

Они пришли вдвоем – вчерашняя рыжая и скуластая брюнетка с грацией волчицы. И они привезли мне кресло-каталку.

– А протезов у вас нет? Столько лет станция в боях, неужели никому не понадобилось?

Красотки переглядываются.

– Нет.

– Никого не ранило?

– Хм. Нет, мы просто не будим траченных, – говорит скуластая с таким недоумением, будто я у нее спросила, каким концом держат ложку в руке.

Я пару секунд перевариваю. Ну да. У них полмиллиона человек в морозилках. Боевое дежурство, насколько я слышала, – тысяч двадцать самое большее, а то и меньше, а оттуда все равно обратно в морозилку, кто жив остался. Зачем им протезы, ну. Техничненько, да.

Еду на коляске. Чувствую себя… Ну, плохо чувствую. На «Гвозде» я нормальный человек, а на поверхности так даже продвинутая модель повышенной проходимости. А тут что?

Зато не надо думать, куда сесть. Подвезли к столу, поставили.

Стол длинный, вытянутая буква U, я сижу у внешнего основания одной из ножек. Еда вся в одноразовых гелевых сосках, на вкус прилично, а вот текстура либо жидкая, либо полужидкая, у нас как-то давно от этого отказались, а эти как первый год в пространстве.

Я ем. Вокруг меня приходят, уходят, едят, о чем-то разговаривают женщины. Молодые и средних лет, ни одной пожилой. Все обморочно хороши собой, хотя и очень по-разному, не то чтобы были похожи на стайку клонов. Текк совсем с ума сошел за все эти годы? Ладно, нет мужчин – он имел право набирать в команду всех, кого захочет, – но где хоть одна бабка? Тоже в морозилке? Я старательно жую, стараясь не слишком заметно стрелять глазами во все стороны. С другой стороны, а чего тут подозрительного, я тут впервые, любопытство законно.

Звонко цокая незапененными