Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст - Коллектив авторов

всходы. Авторитарная природа имперского правления, направленная на расовую и культурную инаковость, подчас скрытая от общественного контроля, побуждала чиновничий аппарат использовать множество поводов (как физических, так и психологических) для принудительной отправки групп подозреваемых в лагерные учреждения. Конечно, трудовые, концентрационные лагеря, а за ними и лагеря смерти заслужили свою недобрую славу в веке двадцатом, однако уже в предыдущем столетии Британия и прочие колониальные державы скопили предостаточно культурных, материальных и политических предпосылок, определивших дальнейшее развитие этой системы.

Учитывая практически общемировой размах лагерной системы Великобритании, не будет большой натяжкой рассматривать ее как прообраз ранних советских и нацистских лагерей. Даже больше: именно британская система управления выработала структурные и идеологические предпосылки, задавшие тон всему дальнейшему развитию лагерных систем. Имперской администрацией был выработан замысловатый логистико-бюрократический аппарат, призванный отслеживать и контролировать чуждый или потенциально опасный контингент. Сама психологическая установка на допустимость и периодическую необходимость отсекать от общества ту или иную неблагонадежную социальную или расовую группу также появилась именно в Британской империи, откуда и распространилась по всему западному миру. Кроме того, как важное орудие в возделываемом империей мировом саду, лагеря наполнялись просветительским пафосом классификации и определения людских масс по всему пространству земли, для чего необходимо было прополоть ее, выкорчевывая потенциальные сорняки во имя общественного порядка и процветания[464]. Лагеря Британской империи – плоть от плоти системы принуждения и надзора – прекрасно вписались (и им же были, следовательно, оправданы) в дискурс социального благоденствия, гуманистического пафоса и в целом забот о «санитарной реформе» – словом, императивов, легитимизировавших европейское господство, ладно проповедовавшихся, но далеко не столь ладно претворявшихся в жизнь.

Часто при помощи лагерной системы британское правительство пыталось совладать с чрезвычайными ситуациями вроде голода, эпидемии или войны. Конечно, система развивалась, отталкиваясь от обстоятельств и конкретных ситуаций, но сам факт ее развития позволяет глубже вникнуть во внутреннее устроение западной культуры, породившей институт внесудебного лишения свободы. Британские лагеря – эти артефакты нашей социально-политической современности, принадлежавшие первому государству «современного» типа, – приглашают познакомиться с археологией насилия, общей для всех стран европейского идеологического спектра. Утвердив практику превентивного задержания групп людей, считающихся «потенциально опасными», но не осужденных за какие-либо преступления, британская лагерная система, таким образом, вполне соответствует общей типологической характеристике будущих концентрационных лагерей[465].

Впрочем, получившая прививку либерализма и открытого общества Британия в своих лагерях, конечно, никогда и близко не достигала жестокости советского ГУЛАГа, не говоря уж о нацистских лагерях смерти. Напротив даже: предполагалось, что лагерная система поможет снять социальное напряжение и «перевоспитать» элементы общества, сочтенные «негодными». Однако же при всем том британские лагеря зиждились на новом типе государственного мышления, чаявшего в массовом порядке управлять потенциально опасными слоями населения. Рассматривая различные лагерные системы как в либеральных, так и в авторитарных государствах в контексте изучения британского «лагерного архипелага», можно прийти к однозначному выводу, что принудительное внесудебное интернирование в лагерь вовсе не являлось исключительной прерогативой антилиберальных «империй зла». В самом деле, даже сам термин «концентрационный лагерь» вошел в употребление при описании действий Британии в Южной Африке, хотя попытки переселить и «сконцентрировать» определенную массу людей в специально огороженном месте предпринимались и ранее[466]. Плоть от плоти современных им социальных и политических обстоятельств, лагерные системы пронизывали весь политикум – слева направо, от либеральных до тоталитарных, от умеренных до фанатиков; так что и британские лагеря обладали «фамильным сходством» (весьма, впрочем, отдаленным) с печально известными советскими и немецкими концлагерями. Настоящая глава призвана предостеречь от ложного или поверхностного приравнивания британских лагерей к советским, ведь даже внутри самих этих режимов в зависимости от места и времени лагерная система представала совершенно различной. Держа в уме все вышесказанное, мы рассмотрим практику лагерного интернирования в либерально-капиталистическом государстве в надежде, что таким образом мы также проясним для себя и устройство лагерной системы, обслуживавшей идеологическую машину с размахом логистических возможностей Советской империи и прочих тоталитарных режимов.

Лагерная система Британии

Британские лагеря, образовавшиеся в ходе войн или в ожидании каких-либо кризисов, были призваны сосредоточить (то есть именно «сконцентрировать»), содержать и опекать население колоний империи, подстраиваясь под социальные, политические и эпидемиологические требования сегрегации, карантина и исправительной системы. Начиная с римского campus Martius (Марсова поля), лагеря издавна ассоциировались с военным делом. Современные свои очертания (ряды палаток, временных хижин и проч.) лагеря обрели в эпоху Наполеоновских войн, когда возникла необходимость быстро и слаженно управлять массовыми армиями. Логистическая модель (в смысле планировки, санитарных норм, поставок воды и провизии) армейских лагерей, воплотивших в себе новую политическую культуру, и легла в основу будущих концентрационных лагерей для гражданского населения. Армейское происхождение британской лагерной системы проявилось самым очевидным образом в концентрационных лагерях времен Англо-бурской войны (1899–1902): чиновники просто адаптировали солдатские лагеря для массового заключения гражданских лиц в условиях военного положения. Лагеря для жителей бурских областей стали классическим примером принудительного содержания населения в Британской империи; о новой спорной военной методике заговорил весь мир, «во всей красе» увидевший реализацию идеи массового интернирования.

Впрочем, южноафриканские лагеря были лишь эпизодом в богатой лагерной истории империи. Скажем, в лагеря, устроенные в ценном имперском активе Британии – Индии, власти ссылали население колоний для улучшения общественного порядка и благополучия, трудовых работ, отбытия наказания или социально-политического перевоспитания. Лагеря, устроенные для борьбы с голодом, предоставляли рабочие места и кров нуждающимся; в карантинные лагеря определяли санитарно подозрительных и эпидемиологически опасных; наконец, в лагеря отправлялись также и члены «преступных каст», которых невозможно было безболезненно встроить в общество. Параллельно с этим в каторжные лагеря на Андаманских островах ссылались преступники и диссиденты, арестованные во время восстания сипаев 1857 года (также называемого Первой войной Индии за независимость). Британские лагеря успешно опирались на многолетний опыт содержания и перевоспитания, накопленный тюрьмами, работными домами и прочими институциями метрополии, связанными с организацией и управлением массовым трудом.

Конкретные политические шаги, приведшие к образованию того или иного лагеря, рознятся в зависимости от ситуации. В целом, однако же, в лагеря массово направлялись потенциально опасные слои населения по чрезвычайным распоряжениям, без судебного разбирательства. Далеко не всегда лагеря и иные пенитенциарные институции были четко и ясно разграничены между собой, однако с течением времени и изменениями в дисциплинарной системе границы проявились сами собой. Но в любом случае концентрационные лагеря всегда отличались своей превентивной, упреждающей натурой: подавляющее большинство заключенных были именно «подозреваемыми», а не осужденными за какое-либо противоправное деяние преступниками. На уровне культуры британские лагеря представали вместилищем всевозможной инаковости, отчуждаемой от общества ввиду их неблагонадежной расовой, классовой или общинной принадлежности, метафорически трактуемой через противопоставление чистого и здорового – грязному, больному и опасному.