Гитлер_директория - Елена Съянова

«Поистине роковой стала недооценка сил противника, — пишет далее Гудериан. — Гитлер не верил донесениям о военной силе огромного государства, о мощи его промышленности и прочности государственной системы. Зато он умел передать свой необоснованный оптимизм непосредственному военному окружению, и оно так уверенно рассчитывало закончить кампанию к началу зимы, сломив военную мощь России за 8–10 недель и вызвав ее политический крах, что в сухопутных войсках зимнее обмундирование было предусмотрено только для каждого пятого солдата». И уточняет: «Люфтваффе и войска СС были снабжены им в достаточном количестве». И так далее. Очень советую почитать его «Воспоминания солдата». Повторяю: если Гудериан пишет, что приказ об обращении с гражданскими и военнопленными был попросту отослан им обратно в Берлин, то это правда: она зафиксирована. Если он пишет, что «приказ о комиссарах» вообще никогда не доводился до его войск, то и это правда. Гиммлер бессмысленных вещей не делал; он ядовито называл Гудериана, за глаза конечно, «бронированным демократом».

После провала наступления под Москвой Гитлер так сформулировал суть своих претензий к Гудериану: «Вы стоите слишком близко к происходящему, — сказал он, — вы слишком переживаете страдания ваших солдат. Вы слишком их жалеете. Вы должны быть дальше от них. Издали лучше видно». А после многочасового разговора резюмировал в присутствии Кейтеля: «Этого человека я не переубедил». Что означало отставку. Правда, временную. Так что «быстроходный Гейнц», как его звали в армии, к концу войны себя еще покажет.

Мосли

«Среди гостей обращал на себя внимание темноволосый человек с коротко подстриженными усиками, любезный и обходительный. Я долго беседовал с ним, мы обсуждали книгу Дугласа «Экономическая демократия»… Должно быть, я говорил что-то такое, что весьма заинтересовало этого джентльмена — лицо его осветилось, глаза раскрылись так широко, что стали видны белки. Казалось, он одобрял все, что я говорил… Однако лишь до той минуты, пока я не дошел до основного положения, завершавшего мою мысль, — оно-то как раз и оказалось прямо противоположным его собственному мнению, и лицо его внезапно выразило крайнюю степень разочарования. Эти выкаченные белки глаз и широко улыбающийся рот остались в моей памяти, как странная, пугающая маска…»

Таким было первое впечатление Чарли Чаплина о сэре Освальде Мосли, человеке, которого в 31-м году называли «английским Гитлером».

Британский союз фашистов был официально основан 1 октября 1932 года. В качестве эмблемы Мосли выбрал древнеримский символ власти — пучок связанных ремнем прутьев с топором в середине (фасции). Связка прутьев должна была символизировать силу единства, а топор — верховную власть организованного государства. Членов союза одели в черные рубашки; для них был выделен особый транспорт с символикой; появилась своя газета «Блэкшет» и так далее. Дело было задумано широко, основательно: Мосли считал себя прогрессивным экономистом, предлагал правительству всевозможные программы и планы и так же, как Гитлер, надеялся на главное — капитал, который и приведет его к власти. Но время шло, а британский капитал все как-то обходился без сэра Освальда, и в 34-м, когда союз фашистов насчитывал уже 50 тысяч членов, терпение у Мосли лопнуло: он объявил, что его «черные рубашки» готовы последовать примеру итальянских братьев и устроить «поход на Лондон». Лозунг был выбран такой: «С улиц — к власти».

Вот тут и сказался главный просчет такого рода флибустьеров от политики, вывозящих контрабандой чужой опыт под черным флагом откровенного бандитизма. Трескучий, безалаберный, пропахший потом и луком «поход на Рим» на британской почве с ее долгой, непрерывной демократической традицией, конечно, повторить не удалось. Например, осенью 34-го года, когда Мосли в Гайд-парке собрал три тысячи своих парней, туда тут же привалило около ста тысяч крепких антифашистов, и, чем закончилась эта встреча, вообразите сами. Что касается самого Мосли, то такого битого и перебитого политика британская история, пожалуй, еще не знала, причем били сэра Освальда и справа, и слева, и сверху.

После очередного фиаско Мосли обычно отправлялся жаловаться Муссолини или Гитлеру, который, по-видимому, не очень рассчитывал на британских чернорубашечников, говоря, что у них прекрасный лидер, но никудышная организация дела. Высказывание, на мой взгляд, абсурдное. Или издевательское.

С 35-го года Мосли взял себе другой символ — молнию в круге, что означало «действие в круге единства». Этим кругом были не только правящие фюреры, но и лидеры фашистского интернационала, например вождь французских «Огненных крестов» де ла Рок, вождь румынских фашистов Кодряну, венгерских «Скрещенных стрел» — Салаши, главарь хорватских «усташей» Павелич (зверь, каких поискать). Можно еще вспомнить норвежского Квислинга, финского Косолу, бельгийского Дегреля — все это люди, на которых их народы поставили позорное клеймо, как на падших женщинах в Средние века.

О потугах же Мосли офашистить Англию, в чем ему, кстати, помогал ирландец, католик О’Даффи, стоит почитать. Скажу только, что и после войны этого «патриарха» десятки раз демонстративно лупили, а в это время из брошенных им семян незаметно подрастали молодые всходы… Увы… Настенные фотографии сэра Освальда и теперь еще можно увидеть в некоторых домах респектабельного британского электората.

Де ла Рок и другие

Фельдмаршал Кейтель, увидев среди представителей стран-победительниц француза, в первый момент растерялся:

— Мы, что же, и Франции проиграли?! — воскликнул он.

Это негодование Кейтеля понять можно. Но вопрос в том, что он вкладывал в слово «мы».

Я думаю, что фашизмом XX века, как чумой, Франция не болела; да и по форме локальные случаи отличались от общей клинической картины. Во-первых, главной целью фашистских организаций Франции было ограничение полномочий парламента и установление авторитарного строя, на манер Второй империи (пример — лозунг «крест и корона»); во-вторых, французские фашисты были не плебеями, а аристократами (еще пример — организация с названием «Королевские молодчики»); в третьих, партий и лидеров всегда было несколько.

В 31-м году одну такую организацию «Огненные кресты» возглавил граф Франсуа де ла Рок. Кадровый офицер, кавалер многих орденов; после Первой мировой полномочный представитель Верховного межсоюзнического совета в Польше, при Пилсудском, у которого он перенял ряд актерских приемов для самопиара, из которых соорудил себе маску харизмы. «Народ — это женщина…» — повторял за Гитлером де ла Рок, забывая, что эта, французская женщина росла в иных исторических обстоятельствах и отличается от немецкой большим чувством юмора. Историк Наумов приводит такой пример: «Во Франции, — пишет он, — не действовали эффективные в условиях Германии методы обработки масс. Деятели «Огненных крестов» пытались повторить практику бесплатных обедов во Франции, но реакция французских безработных была абсолютно иной. С чисто галльским юмором рабочие съедали обед, а затем расходились с пением «Марсельезы» или «Интернационала» и с криками: «Де ла Рока на виселицу!»».

Активность французских фашистов, безусловно, толкала страну вправо, но слева на нее давил созданный в 35-м году Народный фронт, выпрямляя хребет страны. Во время войны в Испании на стороне Франко сражался фашистский батальон «Жанна д’ Арк»; но при этом именно Франция послала в Испанию наибольшее количество добровольцев-антифашистов — восемь с половиной тысяч, дравшихся в составе батальонов «Парижская коммуна», «Тельман» и других.

Еще один пример вспышки локального фашизма — боевой союз «Фасции» во главе с Жоржем Валуа, слепок с партии Муссолини. Валуа выступал за национальный социализм, который преодолеет классовую борьбу и вытолкнет страну из духовного кризиса. Судьба самого Валуа такова: после того, как немцы вошли в Париж, он начал менять политическую ориентацию и погиб в фашистском концлагере.

А вот французский олигарх парфюмер Франсуа Коти ориентаций не менял: он сначала подкармливал «Огненные кресты», а в 33-м основал собственную партию «Французская солидарность». Года через два появилась еще одна партия во главе с Жаком Дорио — еще одним характерным персонажем.

Всех вышеназванных лидеров объединяет одинаковое отношение к самому значительному событию французской истории — Великой французской революции: их ненависть к ней, яростное желание снизить ее роль, а то и вовсе предать забвению — порой напоминают истерику. Главная мысль: революция 1789 года ввергла страну в период перманентного упадка. Причем тут за всех высказывались потомки древних родов, действительно разоренных и повешенных революцией на фонарях, и игнорировалось мнение тех плебейских пластов, что были подняты ею из политического и духовного небытия.