Черчилль. Молодой титан - Майкл Шелден

Вскоре Черчилль понял, что угодить и тем, и другим он не сможет. По каким-то своим собственным соображениям, глава Лейбористской партии — убеленный сединами Кейр Харди (сам бывший шахтер) счел, что намного выгоднее выставить Черчилля негодяем, чем героем. Нет сомнения, для того, чтобы привлечь на свою сторону сторонников и сочувствующих, надо было придать ситуации больше драматизма, а это было проще сделать, выставив министра внутренних дел злодеем, который предает интересы шахтеров, натравливая на них армию. Кейр Харди рисовал страшную картину того, как «военные получили разрешение стрелять в случае необходимости по людям, вина которых заключалась только в том, что они боролись за свои права». После того, как кризис миновал, 28 ноября при встрече в палате общин Харди сказал Черчиллю: «Надеюсь, мы по-прежнему останемся друзьями». А еще он утверждал, что в шахтерском городке «99 процентов бастующих сами сохраняли порядок и не нуждались ни в полицейских, ни в военных».

Для его сторонников и сочувствующих подобное «доблестное заявление только усиливало негодование по отношению к Черчиллю». Но лидер лейбористов утаивал многие реальные факты. В то самое время, когда Харди запугивал всех действиями армии, он встречался с генералом Невилом Макриди, и тот принял его со всей вежливостью и внимательно его выслушал.

Когда был открыт доступ к документам министерства внутренних дел, стало известно, что Харди соглашался помочь генералу исправить сложившееся ошибочное представление о целях и реальных действиях армейских подразделений. В рапорте, отправленном 13 ноября из Уэльса в министерство внутренних дел, приводятся такие слова: «Мы дружески побеседовали в отеле за ланчем с мистером Кейром Харди. И он согласился помочь пресечь ложные слухи, поскольку военные присутствовали там только в качестве украшения и не принимали никакого участия в каких-либо силовых акциях».

Так что Харди был прекрасно осведомлен о том, насколько Макриди избегал какого-либо кровопролития, и очень хотел, чтобы шахтеры знали — военные будут вынуждены выступить только в том случае, если их вынудят к этому, если силами полицейских не удаться устранить бесчинства. Только после этого предполагалось ввести войска. «Генерал ясно дал понять, что их главная задача — сохранение мира, и что солдаты не являются слепым орудием правящего класса».

Однако все меры убеждения не остановили Харди и его сторонников. Они продолжали выставлять Черчилля насильником. Это несправедливое обвинение было огорчительным для Уинстона, поскольку только два года назад он получил полное восторгов приглашение на ежегодный сбор шахтеров в Южный Уэльс. Благодаря его немалым усилиям, в 1908 году удалось утвердить закон, по которому для шахтеров был установлен восьмичасовой рабочий день, и шахтеры теперь считали его защитником их интересов. Черчилль страстно выступал в их защиту по вопросу сокращения рабочего дня, несмотря на протесты представителей промышленности, доказывавших, что это приведет к уменьшению добычи угля и росту цен.

В Суонси в августе 1908 года шахтеры, оценив его старания, встретили Уинстона «оглушительными аплодисментами». Дэвид Ллойд-Джордж убеждал Черчилля летом поехать в Уэльс. Но теперь, когда в районе угольнодобывающей промышленности развернулись беспорядки, он не мог появиться перед шахтерами Тонипэнди. Поэтому он обратился за помощью уже к самому Ллойд-Джорджу, чтобы тот помог пресечь распространение ложных слухов, упирая на то, что Дэвид сам родом из Уэльса, хорошо знает валлийский язык и пользуется там особенной популярностью. Однако Ллойд-Джордж старательно держался на расстоянии, избегая хоть каким-то образом связывать свое имя с этими событиями. Случись что не так, и он мог бы утратить свой авторитет в районе, где всегда голосовали за него. Вся его карьера строилась исключительно на всеобщей поддержке со стороны Уэльса, и он страшился потерять главную опору.

Черчилль оказался меж двух огней, нажив себе во время кризиса новых врагов, как справа, так и слева. Одни обвиняли его в излишней жестокости, а другие, напротив, что он проявил слишком большую мягкость при подавлении беспорядков. Его идеалистические взгляды терпели крушение. Перед тем, как войти в кабинет министров и получить реальную власть, он представлял, что добрые намерения и высокие цели помогут ему преодолеть препятствия. Однако ему пришлось столкнуться с тем, что на пути то и дело возникают трясины, способные засосать любого человека, какими бы высокими идеями он ни руководствовался и как бы тщательно ни выбирал дорогу к намеченной цели.

Разумеется, это не останавливало его, Уинстон все еще верил в свое предназначение. Однако несправедливые обвинения, удары в спину вынуждали его быть менее уступчивым, не доверять хорошим помыслам других, понимая, что они пойдут на любой обман. Крепко сжатый кулак — вот что могло возыметь действие. Юноша к удивлению британских политиков быстро мужал.

Подобно Ллойд-Джорджу, Асквит был рад взвалить всю ответственность за происходящее в Уэльсе на плечи министра внутренних дел. Много лет назад — в 1893 году, — политическая карьера Асквита оказалась под угрозой из-за того, что он отправил военных для наведения порядка в йоркширский шахтерский поселок Физерстоун. Солдаты, превысив полномочия, застрелили двух гражданских лиц. С тех пор на многих его публичных выступления раздавались выкрики «Убийца» и «Физерстоун». И теперь Асквит очень боялся, как бы к ним не прибавился еще один — «Тонипэнди».

К тому же, пока Уинстон пытался урегулировать — с наименьшими потерями — положение в Южном Уэльсе, премьер-министр тоже переживал не менее сложный кризис, пытаясь урегулировать отношения с новым королем — Георгом V. Подошел момент, когда пора было подвести итог сражениям с палатой лордов, и Асквит надеялся на поддержку короля. Но у политика и юриста, получившего прекрасное образование, было очень мало точек пересечения с малообразованным и не утруждавшим себя чтением серьезных книг Георгом V. Все, что вызывало ненужные с его точки зрения хлопоты, Георгу не нравилось — даже путешествия не вызывали у него интереса. Он мог утруждать себя разве только тем, чтобы дважды день проверять барометр и следить за переменами погоды. Будь у него возможность отказаться от королевской мантии, он бы это сделал, чтобы вести счастливую и беззаботную жизнь обычного джентльмена где-нибудь в загородном поместье.

Небольшого роста, неуклюжий, он не внушал почтения даже своим видом. Самым примечательным в его внешности была аккуратно подстриженная борода, которая более, чем что-либо иное, придавала ему королевский вид. Трудно было иметь дело с этим нервным, нетерпеливым, с беспокойно бегающими глазами человеком. Зато ему нравилось облачаться в мундиры (может быть, они придавали ему большее чувство уверенности) и маскарадные костюмы (за которыми тоже можно было спрятать истинную сущность), и он при всяком удобном случае появлялся при дворе то в том, то в другом наряде. Он обожал свою коллекцию марок, любил стрелять и курить. «Наш король — славный парень, — говорил Ллойд-Джордж друзьям, — но, слава богу, голова у него пустая, как котелок».