Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду - Александр Ильич Антонов

Гермоген. И по воле Фёдора было решено невозвратно звать на русский престол всё того же королевича Владислава. Семибоярщина, ведомая Мстиславским, одолела-таки Гермогена и преданных ему архиереев.

Посоветовавшись с Пафнутием и Дионисием. Гермоген, скрепя сердцем, дал согласие звать Владислава. Однако сказал при этом так, что поняли бояре: от патриарха милости не будет. И только Господу Богу было ведомо, кому достанется победа.

— Если королевич крестится и будет в православной вере, то я благословляю его на царствие Российское. А не оставит латинской ереси, то от него во всём Московском государстве будет нарушена православная вера. И не будет на него и вас нашего благословения.

— Мы тоже за православную веру животы отдадим, но не позволим её поганить, — заявил князь Андрей Голицын.

Князь Фёдор Мстиславский вскоре же донёс решение Семибоярщины до гетмана Жолкевского. Князь хотел этим «выстрелом» поразить далёкую цель. И поразил себе на поруху.

Гетман Жолкевский, убедившись, что московская знать серьёзно зовёт в цари Владислава, не мешкая решил двигаться к Москве и выступил всем войском из Можайска. В эти же дни он послал гонца к гетману Заруцкому и позвал его в московские пределы. Потом Жолкевский уведомил Семибоярщину, что спешит охранять-оборонять столицу от «тушинского вора».

Когда же Мстиславский узнал, что на «охрану» столицы идёт тридцать тысяч поляков, то его обуял страх. Он понял, что поляки не встанут лагерем под Москвой, но войдут в неё, снова придут в Кремль, снова будут бесчинствовать.

Почти сутки седмица бояр не покидала Грановитую палату, всё думала, как сделать, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. И ничего путного думные головы не придумали. Москва, по их мнению, была обречена стать заложницей у поляков.

Так оно и вышло. Пока бояре шевелили впустую мозгами, Жолкевский занял село Хорошево в семи верстах от Москвы. «Ох уж эта седмица, подвела-таки», — печалился Гермоген, следя за ходом событий.

Патриарх исполнил в эти дни навязанную Семибоярщиной ему волю, объявил с амвонов церквей и соборов о том, что Россия зовёт на Мономахов трон королевича Владислава, и призвал москвитян целовать ему крест.

— В день двадцать седьмой августа придите, дети мои, на Девичье поле и всех сродников позовите. Там будет целование креста на верность новому царю России, ежели он примет православие.

В эти же дни патриарх повелел собрать в дорогу послов к королю Сигизмунду. Своим архиереям-послам он сказал:

— Никто лучше не знает польских нравов, нежели наш страдалец митрополит Филарет. Он и поведёт послов к королю Жигимонду. Пойдёт ещё Авраамий Палицын писать события. А кого с собой возьмёт Филарет, то решать ему с боярами. Мы же даём послам наказ бить челом, дабы Жигимонд отпустил своего сына на Московское государство. Ещё наше слово к тому, чтобы королевич Владислав крестился бы в православную веру в Смоленске и ни в каких инших местах и принял крещение от архиепископа Смоленского Сергия и православным пришёл в Москву.

И впервые в жизни сказанное Гермогеном не совпадало с движением его души. Он молил Всевышнего о том, чтобы Сигизмунд не благословил сына принять крещение, чтобы сам Владислав не нарушил верности своей религии, чтобы, наконец, Филарет сделал всё возможное для отторжения Владислава от Московского престола. И позже, уже перед отъездом посольства, Гермоген дал понять Филарету, что теперь многое зависит от него, быть или не быть на престоле России русскому царю. В сей миг имя Михаила Романова патриарх не назвал, но думал о нём.

Наставления, данные послам Гермогеном, насторожили главу Семибоярщины Мстиславского.

— Не слишком ли спешит наш адамант веры с крещением Владислава? — спросил Фёдор князя Воротынского. — Можно бы и снисхождение дать: обживётся в первопрестольной, тогда и в купель окунём.

Но Гермоген настойчиво и твёрдо вёл свою линию. Сказал Филарету:

— Передай Жигимонду, чтобы Владислав не просил благословения от папы Римского и не имел с ним сношений по делам веры. Ещё чтобы дозволял казнить тех из московских людей, которые захотели бы отступить от православной веры в латинскую.

При этом разговоре Гермогена с Филаретом был близ Мстиславский.

— К чему такая суровость? — спросил он патриарха.

Гермоген только посмотрел на боярина сурово и не ответил.

— И передай Жигимонду, чтобы сын его невесту католической веры не привёз в Москву. А когда приспеет время, женился бы на девице греческого закона.

Провожая послов, патриарх долго пребывал в думах. Приглашая на русский престол сына польской земли, он хотел, однако, чтобы Русь избавилась от польского нашествия. Он содрогнулся от мысли, что вдруг король Сигизмунд не примет этого условия. И тогда получится, что не только Москва, но и вся Россия станет заложницей польской короны. И, выделяя каждое слово, патриарх выразил Филарету последний наказ:

— Наша последняя воля королю Жигимонду главная. Дабы встать Владиславу на русский престол, Жигимонд и гетман Жолкевский должны покинуть с войском пределы России.

Всё сказанное Гермогеном Филарет хорошо запомнил и был исполнен желания донести волю первосвятителя до поляков, чего бы сие ему лично ни стоило. Во имя России он готов вынести и тяготы и муки.

И настал день, когда небывало великое посольство двинулось к Смоленску. Волею Семибоярщины катили в каретах более тысячи вельмож и знати разных рангов. Их сопровождали почти четыре тысячи холопов. Торжественный поезд растянулся на многие вёрсты. И никто из послов ещё не ведал, что надежды Семибоярщины на польского королевича окажутся тщетными. Знать, дошли молитвы Гермогена до Всевышнего.

Король Сигизмунд принял русских послов в своих шатрах с большим почётом. Но во время первого приёма никакой речи о Владиславе не хотел вести. Потом же потянулись проволочки. А спустя две недели он пригласил главных послов, Филарета и боярина Захара Ляпунова, и на все их условия-просьбы сказал одно:

— В крещении моего сына и женитьбе на россиянке волен Бог и сам королевич Владислав. Шлите гонцов в Краков и спрашивайте его милости. Войско же наше будет стоять в России, пока в ней смута.

Филарет непримиримо сказал:

— С войском тебе, король, и твоему гетману Жолкевскому пора уходить из пределов России. А смуту мы сами погасим.

— Ты, митрополит, остёр, мне сие ведомо. Зачем желаешь того, чему не бывать? Я отец вашего царя и требую, чтобы россияне открыли ворота Смоленска и сдались на мою милость.

Горячий по нраву и мало сведый в правилах королевского этикета Захар Ляпунов был недоволен Сигизмундом и сказал, как думал:

— Ты великий самодержавный король, зачем