Невеста. Шлюха - София Блейк

Работать в клубе стало бессмысленно, мы с Машей решили, что глупо биться головой об стену, и перестали выходить на работу.

Она придумывала новые модели и рисовала выкройки, которые скапливались на полу, не давая пройти по комнате, а я по совету Бориса Аркадьевича, одобренному Тимуром, занялась поисками квартиры. Ведь нет худа без добра — квартирные цены упали вместе с народным благосостоянием. Уже не помню, сколько объявлений я перелистала в сентябре, сколько звонила по агентствам, сколько квартир придирчиво осмотрела, — и вот, в конце сентября, под самый мой день рождения, я подписала предварительный договор на покупку трехкомнатной сталинки в Очаково, рядом с Олимпийской деревней. Последним аргументом, убедившим меня в принятии именно этого решения, послужили железнодорожные пути, проходившие недалеко от дома. Многие считают близость поездов и рельсов недостатком, я же с детства обожала гулять по путям. Они вызывали во мне легкую и светлую грусть, уводя за леса и поля свои сверкающие нити, напоминали о далеких и прекрасных местах, где я когда–нибудь побываю. Конечно, самыми приятными звуками на свете для меня был шелест зеленых листьев и бумаг, но далекий гудок тепловоза, грохот сцепки и перестук колес всегда навевали на меня лирическое настроение, немного печальное, как воспоминание о вечности, но милое сердцу, как мысли о далеком доме. Самое интересное, именно эта железнодорожная ветка, проходившая неподалеку от моего нового дома, вела от Москвы в Брянск и далее в Полесск, то есть, это и были те самые рельсы моего детства, которые привели меня к новой московской квартире. Ну, как тут было не поверить, что передо мной знак судьбы!

Итак, 30 сентября мне исполнилось 24 года, и я привезла в Полесск Машу, чтобы в последний раз отпраздновать свои именины в квартире, где я родилась. Пришла и Людка Калашникова, одна, беременная, с большим животом и отекшими ногами. Сергей, ее муж, тоже был приглашен, но в последнее время он старался все меньше времени проводить в компании Людки. От этого она грустила, завистливо глядя на нас, стройных красивых москвичек, шикарно одетых по случаю праздника, пахнущих дорогими духами. Ну, может быть, я не совсем честно употребляю слово «красивых» во множественном числе, но по сравнению с беременной Людкой я выглядела точно, как фотомодель. Есть женщины, которым беременность идет, но Людка явно не относилась к их числу. Я переводила взгляд с ее одутловатого лица на безупречное личико Маши, и — прости меня, Людка — думала, что они отличаются, как мое прошлое от моего будущего.

— За тех, кто тебя любит, Сонечка, — произнесла мама очередной тост, и я по очереди чмокнула их всех, немного дольше, чем следовало, задержав поцелуй на чутких Машиных губах.

Маша изменилась за последнее время — стала более спокойной, сдержанной, в ее глазах появилась какое–то глубокое и мудрое выражение, а огонек менады зажигался реже, чем раньше. Всего год назад это была просто наркоманка и проститутка, и я должна была быть счастлива этим переменам, но, признаюсь, если менада когда–нибудь окончательно исчезнет, мне будет ее недоставать.

— За успех, девчонки! — я поднялась, гордо выставив руку с бокалом. — В двадцать четыре года я сделала это. Бакалавр экономики с квартирой в Москве! Кто в нашем городе добился большего исключительно своими усилиями?

Сколько стыда, мук и унижения стояло за этими словами, сколько риска и терпения, сколько труда и бессонницы. «Если у меня когда–нибудь будет дочка, если я могу еще рожать, и у меня будет девочка, пусть она никогда-никогда не узнает и сотую долю той мерзости, через которую прошла ее мать, — про себя подумала я. — Святая Богородица, прошу тебя, даже сотая часть для нее — это слишком много».

Известно, что гордыня суть смертный грех, и бывает наказуема. Я не думала, что наказание за грехи происходит буквально, не верила в приметы и в дурные сны. Не то, чтобы я была такой уж рациональной и продвинутой — просто мои коллеги, продающие любовь за презренный металл, слишком много значения придают этим глупостям. Из нескольких десятков проституток, которых я лично хорошо знала, едва ли не каждая любила посудачить о сглазе, порче и пророческих снах. Больше половины хоть раз, да оставляли свои денежки у гадалок, колдуний и цыганок, которых развелось у нас в те годы — не перечесть. Мне был непонятен этот простодушный мистический угар, который, к слову сказать, не обошел ни Валю, ни Сабрину, ни Оксану. Когда кто–нибудь из них пытался втянуть меня в глуповатый бабский разговор о чужих волосах, найденных под ковриком, или там, о черной кошке, из–за которой сегодня ее не выбрал ни один клиент, я отвечала односложно и коротко. Мой совет всегда был одним и тем же: сходите в церковь и поставьте свечу. Если подруга не успокаивалась, я рекомендовала ей душевно поговорить с батюшкой, вот, собственно, и все. Почему я вспоминаю об этом сейчас? Просто вышло так, что я столкнулась сама с тем, что показалось мне наказанием за гордыню. Хотя, возможно, события сами сложились таким образом, что после достижения мною вожделенной цели, последовал ответный ход судьбы.

Маша первая заметила, что за нашим домом следят, и я сразу же сильно испугалась. Было неверное кризисное время, когда Москву наводнила толпа нищих бездельников, готовых за сотню долларов перерезать глотку кому угодно. Меня могли выследить от риэлтерского агентства, где сотрудники знали, что я обладаю немалой суммой для покупки жилья. Любой из них мог навести знакомых бандитов на лакомый кусок, находившийся в руках совершенно беззащитной девушки. Конечно, я не держала деньги в доме — они находились у матери, которая должна была привести всю сумму втайне от всех, на поезде, одевшись поскромнее. Никто бы не заподозрил, что потертая сумка в руках немолодой женщины, вместо копеечной бюджетной зарплаты, скрывает десятки тысяч американских рублей. Но кто в России не знает о паяльнике и утюге, которые развязывали языки битым жизнью, ушлым мужикам, не говоря уже обо мне? Страх пыток и увечий грозил свести меня с ума, мы с Машей закрыли хлипкую входную дверь и задернули шторами окна, понимая, что настоящих злодеев не остановят эти жалкие преграды. Тимур Ахарцахов, как назло, снова уехал за кордон, а кроме него, у меня не было ни единого знакомого, который мог бы помочь в таком деликатном деле. Не считать же нескольких бизнесменов и программистов из «особого списка», которые изредка встречались со мной втайне от жен, и вечно конспирировались от них. Конечно, можно было обратиться к Толику, но я еще не настолько обезумела, чтобы самой указать этому бандиту на легкую поживу. Неопределенность и сомнения изводили нас весь остаток дня, а наутро я поняла, что больше не выдержу, и решила уехать к Борису Аркадьевичу, который по телефону в очередной раз пообещал приютить меня на несколько дней. Мы с Машей решили, что одну ее вряд ли подвергнут нападению — преступников интересовали мои деньги, и, раз так, мы должны были немедленно расстаться. Я оделась по-спортивному, обула на всякий случай кроссовки и поцеловала свою подругу у дверей, пообещав звонить.