Слово и дело. Книга 1. «Царица престрашного зраку» - Валентин Пикуль

Раздался грохот. Это, выпив водкус, свалился из-за печки таинственный незнакомец. Лежал, и торчала из-под него острая шпажонка.

— Ого! — сказал Жозеф Делиль. — Если этот человек был сражен от первой же чарки, то из этого следует тонкое философское заключение, что дворянин сей первый день находится в России…

Незнакомец открыл глаза — хитрые-прехитрые.

— Вы правы, сударь, — ответил он, вставая. — Я только что прибыл в Россию и ночлегом не обеспечен.

— Назовите же себя, — попросили его. И тогда, бодая за собой воздух шпагой, он расшаркался:

— Меня зовут граф Франциск Локателли!

— О-о-о, так что же вы, граф, сидите в одиночестве, а не идете к нам? Просим, граф… Фронтиниак? Мушкатель? Или… водкус?

И повели потом графа Франциска Локателли спать прямо в Академию наук. Проспавшись, таинственный граф сознался:

— Имею надобность ехать на Камчатку и дальше. Нельзя ли мне быть причисленным к экспедиции сэра Витуса Беринга?

— Тсссс… — зашептали ему братья Делили. — О таких вещах в Петербурге громко не говорят… Вы что, граф, — шпион?

— Нет, нет, — возразил Локателли. — Зачем так плохо думать обо мне? Меня на Камчатке интересуют лишь русские меха…

Глава 8

Санкт-Петерсбурх… Дворцы, не достроенные на зыбких трясинах, разваливались. Карета едет — в буфетах посуда звякает. Мостовые осели, и по весне вода подмывала низкие набережные. Нищий люд планы умные презирал и возводил лачуги где мог («на просторе»). Разбойники жили в лесах за Фонтанкой, и Анна Иоанновна по ночам просыпалась от свиста — совсем рядом свистели разбойники! Жить было негде: граф Растрелли сомкнул воедино дома Апраксиных, Ягужинского, Румянцева, Чернышева — вот и получился Зимний дворец для императрицы… Там и жила, непристроенно!

Зато спешно заканчивали Конюшенный двор — большой манеж для лошадиных забав графа Бирена. А на просеках перспектив еще стояли со времен Петра I виселицы; на ветру болтались истлевшие петли, — и так на каждой версте; здесь вешали тех, кто осмелится дерево срубить. Пусто, неуютно и одичало было в новой столице, которой управлял всесильный Миних.

Бурхард Христофор Миних был человеком правил твердых. Лбом стенки прошибал! Он еще молод был, когда дрались в Европе два врага — самых яростных: Россия и Швеция. И думал Миних: кто победит? где прибыльней? Но тут Карла XII, короля шведского, застрелили, и это решило судьбу — он сложил свою шпагу к ногам Петра I. Один лишь бес мучил Миниха постоянно — быть самым главным. Чтобы он говорил. Чтобы все другие ему внимали. И чтобы никакие Бирены, никакие Остерманы под ногами его не путались. Но Остерман бельмом сидел в глазу Бирена, сам Остерман завидовал Миниху, и… Три собаки одну кость миром никогда не поделят: жди свары великой. Сцепятся — где голова, где хвост. Только будь умным — не лезь разнимать…

В глухую зимнюю ночь выло в печных трубах. Душно в опочивальне супругов Минихов. Колышется огонек свечи. Бродят вдоль потолков, на которых небосвод расписан, стоглавые тени. Жутко!.. Рядом с женою (сухой, как палка) лежит великий прожектер Европы — фортификатор, боец, драчун, горлопан, бахвал и зверь ненасытный, Бурхард Христофор Миних.

— Что мне надо? — спросил он в пугающую темноту.

— Что? — спросила жена, не просыпаясь.

— Много, — ответил ей Миних.

— Хватит, — сказала жена, так и не проснувшись.

— Дура! — И отвернулся, обиженный женской глупостью…

Итак, думай, Миних… Думай, думай, думай, Миних! Ладожский канал выкопал. Полки ланд-милиций создал.

Петербург построю… заново! Что еще? Этого мало, — Не спи, — разбудил жену, и она открыла глаза.

— Отвернитесь от меня, сударь, — сказала недовольно. — Какую гадкую мастику вы вчера пить изволили?

— Граф Бирен, — четко произнес Миних, — женат на курляндской дворянке рыцарского дома Тротта фон Трейден… Так?

— О, проклятая горбунья! — пылко прошептала жена. — Вы бы видели, сударь, какие у нее дивные бриллианты…

— Но, — подхватил Миних, — у графини-горбуньи Бирен есть сестра Фекла, которая ныне фрейлиной при дворе… Так?

— Так, — согласилась жена. — Фекла, как и ее сестра, графиня Бирен, говорят, неспособна к супружеской жизни…

— Это и ни к чему! — сказал Миних, вскакивая.

— Куда вы спешите? — зевнула жена.

— Спи! — ответил он и, накинув халат, выскочил… Со свечою в руках фельдмаршал тихо проник в спальню своего сына. Мягко светилось при лунном свете нежное французское белье. Темнел лаком в углу клавесин. На столе лежали не дописанные с вечера стихи — о пастушках, о свирели, о розах, о смерти…

— Встать! — рявкнул Миних по-солдатски, и сын оторопело вскочил. — Слушай внимательно, — сказал ему отец. — Завтра ты заявишь любовную декларацию перед фрейлиной Феклой Тротта фон Трейден!

— Зачем? — спросил сын, испуганно прервав зевок.

— А затем, глупец, что этим браком я породнюсь с графом Биреном, и он станет моим надежным конфидентом. В комплоте общем мы сковырнем в канаву Остермана презренного, и тогда… О, тогда!

— Нет, нет, нет! — закричал сын, падая отцу в ноги. — Она уродлива… Я люблю другую! Ее же — нет! Пощадите меня, мой падре…

— Что значит — не люблю? — удивился Миних, подымая свечу повыше. — Какое ты имеешь право любить или не любить? Живу ведь я с твоей матерью, совсем не любя ее.

— Умоляю вас, — заплакал сын. — Трейден не нужна мне.

— Но зато мне нужна вся Россия!

— Пожалуйста, мой падре: добывайте ее себе сами…

— Завтра! — крикнул Миних и дунул на свечу. — Завтра, — повторил он в темноте, — мы поплывем дьявольскими каналами, и ты будешь моим сатанинским эмиссаром… Спокойной ночи, мой любимый, мой единственный, мой прекрасный, мой гениальный сын!

Бирен смотрел на свояченицу Феклу, смущенную и жалкую, и заливался веселым смехом.

— И тебе молодой Миних нравится? — спросил он.

— Юноша очень красив и нежен, — потупилась Фекла.

— Таких много!

— Но не каждый пишет стихи и музицирует.

— И что ты отвечала на его амурную декларацию?

— Я жду вашего решения, граф, — отвечала Фекла. Бирен погрыз ноготь, поглядел хмуро:

— А знаешь… я ведь разгадал замысел моего хищного друга! Миних желает опутать меня лентами Гименея. На самом же деле он ворвется в мою судьбу не божком любви, а — бомбой… Ступай! — велел он Фекле. — И скажи молодому Миниху… Впрочем, нет — влюбленным женщинам не доверяю, я сам отвечу за тебя!

Фекла возрыдала.

Бирен вышел в соседние комнаты — к Миниху.

— Вы так любезны, мой юный друг, — начал он. — Семейство дома Тротта фон Трейден никогда не забудет, что славный сын великого Миниха оказал честь фамилии, сделав предложение. Но, — вздохнул Бирен, — вы, юноша, должны понять и мою свояченицу; ее бедное сердце, вспыхнувшее от ваших слов любви, обратилось к разуму, а разум не желает сделать вас несчастным. Фекла Тротта фон Трейден слаба здоровьем и не способна составить вам счастья. Будьте же благоразумны и вы, мой милый друг…

Сын Миниха вернулся домой, отцепил шпагу, отбросил перчатки.

— Падре! — закричал он, счастливый. — Мне отказали! Миних-отец долго молчал. Думай, Миних, думай, думай…

— Мне нужна… война! — сказал он сыну. — Да. Мне нужна победа. Слава знамен. Мои боевые штандарты в пороховом дыму… Русский солдат смел и доблестен, он сделает меня героем. Россия — великая страна: здесь можно угробить миллион солдат, но зато осиять свое чело славой непреходящей…

Между тем граф Бирен еще долго издевался над Минихом.

— Какой остолоп! — говорил он Либману. — Однако я сразу разгадал его коварство… Вот бы еще предугадать: что думает плюгавый Остерман? Как ты думаешь, Лейба, кого можно противопоставить Остерману, чтобы свалить его с высот служебных?

— Хм… немец не свалит, — ответил Либман.

— Вот как?

— Конечно, граф. Тут нужен русский с чугунным лбом.

— Но я такого не знаю.

— Волынский, — тихо подсказал Либман. — Вот человек, который сам по себе уже давно дьявол, и Остерман его боится.

— Боится? Поклянись, что это так.

— Клянусь! Остерман больше всех боится Волынского… Бирен напряженно мыслил:

— Опасный человек этот Волынский… И твой проект, Лейба, пока прибережем. Знаешь, что я заметил? Имея дело с Волынским, всегда надо держать за пазухой камень. Чтобы выбить ему все зубы сразу, когда он начнет кусаться… Ты прав. Он — человек опасный!

Ему доложили, что из Кабарды прибыл драгоценный товар. Накинув шубу, Бирен спустился во двор. Стояла там крытая кожей повозка на полозьях. Кожу вспороли ножом, и Бирен заглянул в прорезь. Внутри повозки, тесно прижавшись одна к другой, сидели пленные черкешенки. Тонкобровые, юные, голодные и задрогшие. Из темноты возка гневно сверкали их прекрасные очи.