Изобретение театра - Марк Розовский

Праздник насилия

Коррида – одно из самых отвратительных зрелищ, видеть которые мне когда-либо приходилось.

Считается, что корриду любят испанцы, потому что они ее придумали.

Да, ее придумали плохие испанцы и поддерживают многие, может быть, даже большинство испанцев, но это ничего не значит, кроме одного: коррида – позор Испании.

Апологеты корриды восхищаются мужеством и красотой – только чего и кого?

Они, апологеты, доказывают нам, что коррида очень театральна, очень зрелищна.

Но это театр – без драматургии, конец известен и предопределен – рано или поздно, с теми или другими нюансами – бык будет заколот. Знатоки радуются этим нюансам, делая вид, что сегодня убийство было более изысканным, чем вчера или только что.

Ну, давайте посмотрим, какой это «театр», разберем его по косточкам.

Во-первых, публика. Она идет на корриду, движимая двумя причинами – от скуки жизни и благодаря своим самым низменным инстинктам – жажде крови (чужой) и жажде смерти (не своей). Публика замещает свою трусость псевдосмелостью тех, кто на ее глазах многократно прольет кровь и совершит этакое а-ля – ритуальное убийство.

Считается, что коррида доказывает нам превосходство слабого над сильным, то есть человека над быком. Смотрите, мол, каков бык – он и с рогами, и с копытами, он и весит во много раз больше, и злости в нем, ярости – во всяком случае поначалу – якобы хоть отбавляй!.. И вот, человек, вставший против быка, оказывается сильнее – слава и честь такому человеку. Тореадор – глянцевый красавец, помесь ожившего манекена с витрины супермаркета и балетного мужлана – имитатора страстей.

Да только все это мерзость. Коллективное убийство живого существа, да еще с продажей билетиков в отелях туристам – вроде распространения билетов в наших домах отдыха и санаториях. На корридах делаются большие деньги – и это основополагающая причина того, что зрелище кровопролития поддерживается из века в век. А ведь испанцы – народ верующий. Сколько же в нем христопродавцев, которые вчера осенили себя знамением, а сегодня пошли на этот праздник публичного кровопускания.

Кстати, многие смотрят вяло. Им обрыдла всегда одна и та же схема уничтожения живого существа и вся эта давным-давно раз и навсегда стандартизированная символятина. Пошлость очевидна и тем привлекательна для черни.

Ну, сначала на арену выбежит бык. Чтоб он был резв и яр, еще в тесном загоне, как раз перед тем, как отворить ему воротца, в хребет бедному животному – сверху с гарантированно безопасной высоты – будет всажен флажок – ленточка – это старт убийства: бык, беги, музыка, звучи, публика, встречай – вроде сейчас все начнется, ан-нет, уже началось – первая капля крови пролита!

А дальше – уже не капли, а фонтаны жестокосердия, пижонство красующегося перед публикой палача, гадкий праздник насилия…

Новая программа Марселя Марсо

Пересказывать пантомиму – все равно, что попытаться передать живопись по фототелеграфу. И все-таки…

…Человек попадает в клетку. Он мечется в ее стенах, лихорадочно поверяя свою несвободу. Наконец находит маленькое оконце. Просовывает руку через решетку. Рука – на воле. Но только рука. А сам человек – в заточении, за стеной. Он молод, этот человек, он полон сил, он будет бороться за жизнь… Он подпиливает прутья, просовывает тело сквозь узкую щель, он – на свободе!.. Ликует!.. Празднует! Теперь-то все будет прекрасно… И вдруг ударяется лбом обо что-то. Перед ним опять стена. И по бокам стена. И позади. Он снова в клетке… Сначала кажется, что она больше размерами, чем первая, но вот стены наступают на человека, наступают… и он снова мечется, снова бросается к окну, просовывает руку. Только руку… Но поздно… сил для борьбы уже нет. Усталый, состарившийся, одинокий человек умирает на наших глазах. Рука беспомощно повисает на решетке. И медленно гаснущий свет словно подчеркивает трагическое завершение так и не состоявшейся жизни.

В этой пантомиме, как и во многих других своих работах, Марсо предстает перед зрителем как поэт, гуманист, горький страдатель от беззаконий и несправедливостей жизни… Он славит главное в человеке – жажду свободы, право на широкий шаг…

Конфликт жизни и смерти, свободы и неволи, старости и молодости, зла и добра – в той или иной степени лежит в основе всех лучших работ Марсо. Одна из них называется «Контрасты». Это серия мимолетных эскизов, хаос настроений, характеров, событий… Мозаическое переплетение страшного и беззаботного: на одном конце земли расстреливают, а где-то на другом лихо крутится карусель, жуют конфеты… Солдатский марш, томное танго, церковный звон, стук пишущей машинки, ритм поезда… Угрюмый тележечник и распятый Христос, контрабасист в джазе и тупой демагог, бросающий людей в бессмысленную войну… Снова бал, фешенебельное общество и снова расстрел. Повторяя одни и те же рваные и пестрые зарисовки, Марсо достигает жесткого эффекта. В финале «Контрастов» звучит долгий и однотонный пароходный гудок и человек, умирая, взывает к звездам, может быть, они ответят ему, в чем смысл жизни.

В этом этюде, одном из самых сильных в новой программе Марселя Марсо, он и не скрывает растерянности своего героя перед фатальными нагромождениями жизни. Но он не сдается, не пасует перед ними, он стремится, во что бы то ни стало выбраться из них, отстоять, обязательно отстоять себя, свою личность. И в этой жесткой беспощадности глаза и в этом стремлении жестокость победить, как нам кажется, и состоит сила последних работ Марсо.

Пантомимы Марсо в общем традиционны, не экспериментальны, их основа зачастую таится в области классической мелодрамы. В этом смысле «Клетка» и «Контрасты» – новые пантомимы Марсо – интересны и тем, что созданы художником не по старым канонам. Новое качество заключается в откровенном пренебрежении мотивировками, в очень смелом монтаже… Поэтический образ столь силен, что не нуждается в пояснениях. И зритель радуется, что может сам, без локального авторского насилия, строить свои ассоциации.

Что происходит? Искусство заставляет зрителей выйти из круга приземленных, повседневных представлений о жизни, взлететь в тот космос, который мы называем духовным миром. Другими словами, «земные» пантомимы Марсо отрывают нас от земли, дают новый, более высокий уровень взгляда. Разгадывая его этюды, мы как бы смотрим на себя со стороны. И дело тут вовсе не в умелом отчуждении от образа, хотя физически и нравственно исполнитель постоянно находится в этом состоянии, а в той специфической особенности пантомимы как жанра, которая заключается в тенденции быть одновременно и искусством переживания и искусством представления.

Запоминается зрителям и пантомима «Суд». Вот уж классический сюжет! Буффонная интермедийность, резкие перескоки от одного образа к другому, очень ограниченный гротеск… Здесь Марсо больше изображает, показывает, чем играет всерьез! Ирония его по отношению к изображаемым лицам столь ярко выражена, что, кажется, не только нас, но и артиста разрывает от смеха, просто корежит от хохота. И опять рядом с этим – трагический мотив. Перед нами убийца, но посмотрите, кто его судит! Прокурор – самовлюбленный демагог, защитник – сварливый болтун, судья – равнодушный рамоли… Поистине это суд, который и есть комедия! А кончается все это ведь не смешно – виселицей. Общество, само лишенное нравственности, больше всего печется о справедливости. Внешняя непогрешимость возведена в добродетель, ей дано право карать. Пантомимой «Суд» Марсо оспаривает это право, издевается над чистенькими, но, в сущности своей, античеловечными вершителями судеб.

Пантомимы идут одна за другой, и зритель, восприятие которого учитывает Марсо при составлении программы, умно чередуя грустные номера и смешные, сложные и попроще, все время пребывает в каком-то особом, я бы сказал, в странном, словно бы даже сказочном мире. Ему как будто показывают фокусы. Поначалу он удивляется мастерству артиста, его умению без слов, без партнеров, без декораций имитировать калейдоскоп жизни, радуется тому, что сам так удачно решает представленный ему кроссворд, он то и дело аплодирует там, где «похоже».

Но вот постепенно он осваивается, привыкает к этой пустой сцене, постепенно его раздразненное первыми пантомимами воображение начинает работать в полную силу, а к концу спектакля оно уже поистине бушует, требует для себя новых и новых сигналов. Мы наслаждаемся ее не только пластической ювелирной отточенностью, красотой воспроизведения жизненных подробностей, ходом философской мысли автора-актера, но сами становимся как бы соучастниками акта искусства.

Кроме пантомим, носящих поэтически-философский характер, в новой программе Марсо в образе своего Бипа, веселого бродяжки с неизменным цветком на продавленном цилиндре, показал много прелестных бытовых зарисовок. Юмор бьет из них фонтаном, как из бутылки старого французского вина: та же легкая игра, та же блистательная искрометность, та же щедрость разлива – добрая половина выплескивается на пол, но ее не жаль, бутылка кажется бездонной.