Воспоминания о Максимилиане Волошине - Максимилиан Волошин

Я написал Деникину приблизительно такое письмо, которое было передано ему одновременно с приговором военно-полевого суда:

"Ваше Превосходительство, Вы получите это письмо одновременно с приговором военно-полевого суда, осуждающего генерала и профессора Н. А. Маркса, при [говоре]нного судом, как работавшего вместе с большевиками, к 4 годам каторжных работ, что в его возрасте и при его состоянии здоровья равносильно смертному приговору. Так как дело это очень сложное и приговор в этом деле в некоторой степени является и приговором судящих над самими собою, принимая в соображение "приговор Истории", то считаю своим долгом сказать Вам несколько слов, так как я являлся свидетелем всего дела Маркса и его работы у большевиков, и последующих его мытарств в пределах Доброволь[ческой] армии.

Я сам - поэт и человек абсолютно невоенный, и потому никак не могу разбираться в чисто военной морали, но Маркс, кроме генерала, и профессор, и в качестве такового я знаю и понимаю всю его литературную и научную ценность. И в качестве такового он поступил на моих глазах так, как мог честный человек в его положении поступить, - так, как, будучи в его положении, поступили бы (я думаю) Вы сами. То есть не отступал брать на свою ответственность трудную задачу управления делами, например, просвещения, как раз в острый момент гражданской войны.

Вам, Ваше Превосх[одительство], предстоит сейчас очень трудная и сложная задача: наказать, может быть, виновного генерала, в то же время не затронув и не отнимая у русской жизни очень талантливого и нужного ей профессора и ученого".

Деникин разрешил эту Соломонову задачу блестяще и мудро: он написал на приговоре: "Приговор утверждаю (т. е. лишение всех прав и разжалование). Подсудимого освободить немедленно" 36.

Маркс выехал позже меня в Ф[еодос]ию. Я его встретил уже там. Мы обедали вместе у Матвея Павловича Нич. Из этого обеда добровольцы, благодаря добровольному списку, сделали позже целую общественную демонстрацию. Рассказывали, что известного большого деятеля, красного генерала Маркса жители Феодосии встретили с почетом, устроили ему банкет, где произносили речи в честь гос[ударственного] изменника, помилованного Деникиным; а между тем, фактически, из гостей на обеде присутствовал только я. У меня был разговор с Екатериной Владимировной:

"Когда мы выехали из Екатеринодара, весь поезд был переполнен офицерами. Сперва мы сидели тихо в тени. На нас не обращали внимания. Потом один из офицеров сказал громко на весь вагон: "Господа, с нами в одном вагоне едет известный изменник - ген[ерал] Маркс. Где он? Хотелось бы знать". Тогда я подняла голос и сказала: "Да, он находится здесь. Это старый, больной человек, измученный грудной жабой и военно-полевым судом, через который он только что прошел и который не осудил его. Что Вам до него?" От этих слов все успокоились, и любопытство к нам прекратилось".

На др[угой] день Маркс приехал к себе в Отузы и поселился в своем доме на берегу. Но отряды офицеров приезжали в дер[евню] Отузы и спрашивали: "А где у вас живет Маркс?" Кто-нибудь из верных татар вызывался проводить к его дому. Но, пока они шли, заходя по дороге в винные подвалы, их мстительное настроение ослабевало, и когда они заплетающимися ногами доплетались до берега, то ни у кого не хватало темперамента самому "докончить изменника".

На меня это тоже распространялось: я не мог ни публично выступать, ни показываться на улице, на меня показывали пальцем и говорили: "Вот только благодаря Волошину нам не удалось расстрелять этого изменника Маркса".

В эти тяжелые и опасные времена единственные люди, кот[орые] пришли ко мне на помощь, - это были феодосийские евреи. В то время Феодосия была убежищем для ряда еврейск[их] писателей, как молодежи, так и для пожилых и маститых, как Онеихи *, автор талантливых и разнообразных рассказов из хасидского быта 37. <...> У евреев был собств[енный] лит[ературный] кружок, который назывался "Унзер Винкль" **. Ко мне пришли представители этого кружка и сказали: "У Вас, верно, сейчас очень трудные дни, Вы, наверное, сидите без денег. Хотите, мы устроим для Вас лит[ературный] вечер?"

* Онеихи (Онойхи) (псевдоним Залмана Ицхака Аронсона, 1876- 1947) еврейский писатель.

** Наш уголок (евр.).

Я, конечно, с радостью согласился. Это было для меня честью, потому что неевреи в "Унзер Винкль" не допускались. Чтения там бывали на древнееврейском языке или на жаргоне. И когда я начал серию своих стихов "Видение Иезекииля", то публика вся поднялась с места и пропела мне в ответ хором торжеств[енную] и унылую песнь на древнеевр[ейском] языке. А когда я спросил о значении этой песни, то мне объяснили, что этой песней обычно приветствуют только раввинов, а в моих стихах аудитория услыхала подлинный голос древнего иудейского пророка и потому приветствовала как равви.

Любопытно, мне рассказала Ася Цветаева, бывшая в толпе, что когда я пришел в залу вместе с Майей *, то об нас томная еврейка, сидевшая за ее спиной, объясняла своей соседке: "А это наш известный поэт М. Волошин. И Вы знаете - он женат на княгине Кудашевой..."

* М. П. Кудашева (Кювилье).

Так я был почтен еврейской национальной гордостью, и мои стихи о России, запрещенные при добровольцах так же, как позже они были запрещены при большевиках, впервые читались с эстрады в евр[ейском] обществе "Унзер Винкль".

Чтобы закончить историю Н. А. Маркса, мне остается написать несколько строк: я видел Никандра Александровича в Отузах - он сидел на пороге своей приморской дачи и стриг овцу.

Доходили угрожающие слухи об офицерских отрядах, которые поклялись рассчитаться с ним собственноручно, раз нет правды в судах. Ек[атерина] Влад[имировна] волновалась, Маркс был спокоен внешне. Потом он получил приказ от тогдашнего начальника Одесск[ого] и Таврического округа Шнейдера 38 покинуть пределы его округа и в тот же день покинул Отузы и выехал на лошадях в Керчь, а оттуда переправился на лодке на ту сторону и поселился в Тамани. Там он прожил мирно до осени, когда туда прорвался красный кавалерийский отряд. Отряд в полном военном порядке подъехал к дому и предложил от имени Сов[етской] власти принять начальствование семью частями Красн[ой] Армии, расположенными на Кубани. Он отказался, ссылаясь на то, что он по летам уже имеет право на отставку и войной больше не занимается принципиально. Но отряд на другой же день должен был отступить из Тамани, и Марксу пришлось уехать вместе с ним, так как от белых после этого предложения ему было невозможно ждать пощады.

Месяцев пять ему, вместе с Ек[атериной] Влад[имировной], пришлось скитаться, скрываясь по разным станицам, пока он снова не приехал в Екатеринодар. Первую зиму он давал уроки. А затем вокруг него сгруппировалась местная интеллигенция, он был выбран ректором Екатеринодарского университета 39. На след[ующую] зиму он умер от полученного воспаления легких и был с большим почетом похоронен на том самом сквере, куда выходило окнами здание того суда, где его с позором судили при белых. Это был 1921 год. Я встретил Екатерину Владимировну в Феодосии во времена террора 40. Мы с чувством вспоминали недавнее прошлое и наше тревожное и горестное странствие в Екатеринодаре, и она мне рассказывала о его последних минутах. Потом в том же году она выехала к дочери за границу. Сперва в Вену, а потом в Латвию.

Эмилий Миндлин

ИЗ КНИГИ "НЕОБЫКНОВЕННЫЕ СОБЕСЕДНИКИ"

I

- Вы едете в Феодосию? Значит, в Коктебель! Вот там и познакомьтесь с Волошиным, - сказал мне поэт-футурист Вадим Баян * в Александровске, будущем Запорожье, в августе 1919 года.

* Псевдоним Владимира Ивановича Сидорова (1880-1966)

Украина, стало быть, и Александровск были заняты белыми. Я рвался в Москву. Путь туда был только один - через белогвардейский Крым и меньшевистскую Грузию - неверный и трудный. Нужны были деньги - много денег. У меня не было ничего. Но мой приятель Петька Рощин, племянник хлеботорговца, чьи пароходы плавали между Феодосией и Батумом, взялся устроить меня на пароход своего богатого дяди. А в девятнадцать лет чему не поверишь! Мне было девятнадцать лет, и я двинулся в Феодосию.

Ожидание жизни окончилось. Начиналась жизнь.

На пароход Петька Рощин меня не устроил. И на два года я застрял в Феодосии - до дня, когда Красная Армия освободила Крым. Вот эти-то два года и были временем моих частых встреч с Максимилианом Волошиным.

Первое "видение" Волошина ошеломило меня. На солнечной площади Феодосии между старинной генуэзской башней и кафе "Фонтанчик" я увидел неправдоподобно рыжебородого человека. Легкой поступью плясуна и с достоинством посла великой державы он нес тяжесть огромной плоти. Серый бархатный берет, оттянутый к затылку, усмирял длинные своенравные волосы пепельно-рыжеватые. На нем был костюм серого бархата - куртка с отложным воротником и короткие, до колен, штаны - испанский гранд в пенсне русского земского врача, с головой древнего грека с голыми коричневыми икрами бакинского грузчика и в сандалиях на босу ногу. Он был необыкновенен на площади, забитой деникинскими офицерши, греческими и итальянскими матросами, суетливыми спекулянтами, испуганными беженцами с севера, медлительными турками с фелюг и смуглыми феодосийскими барышнями! Он был так удивителен в этой толпе, что я сразу понял: вот это и есть знаменитый Максимилиан Волошин!