Очень далекий Тартесс (др. изд,) - Евгений Войскунский

Я набрал полную грудь воздуха и медленно выпустил. Теперь мне было легко и покойно.

— Нашли его? — спросил я.

— Десять раз объявляли по трансляции — и в рифму, и без. Не откликается практикант. А так разве найдёшь в этом столпотворении?

— Корабельны закоулки, — сказал я.

Борг усмехнулся.

Тихонько приоткрылась дверь, Антонио просунул голову, спросил громким шёпотом:

— Ну, как он?

— Привет, — сказал я, садясь на койке и нашаривая ногами ботинки.

— Очухался! — Антонио влетел в лазарет. — Что с тобой было, Улисс? Напугал ты нас.

— Ничего особенного, — сказала Дагни. — Немного перенервничал, вот и всё. Улисс, ты всё-таки полежи сегодня, отдохни как следует. — Она повернулась к Боргу: — Больше больных у тебя нет, старший?

— Нет. Этот первый обновил лазарет. Как поживает твой отец, Дагни? Все мастерит игрушки? Счастливый человек, вот кому позавидуешь… — Борг вытащил из кармана платок и, крутя головой, вытер шею. — Ну ладно, Дагни. Будешь говорить с отцом — передай привет от старого школьного друга.

Антонио спросил, не хочу ли я перебраться на «Элефантину», потом пожаловался, что, с тех пор как началось строительство этих кораблей, у него «нет ни одного светового ферми свободного времени», пообещал как-нибудь на днях навестить меня.

— Практиканта, как только разыщете, мигом отправляйте в диспетчерскую. Меня уже Самарин о нем расспрашивал, шум на всю Систему. Дагни, пошли, я и так задержал буксир до невозможности. Привет!

Дагни на прощание вручила мне пакетик с таблетками и велела принимать по одной в день в течение недели.

— Ну что, пилот, — сказал Борг, когда мы остались одни, — нервишки стали пошаливать? Ложись, — добавил он. — Велено лежать, так лежи.

Я видел по его взгляду, что он все обо мне знает. Он всегда знал всё, что ему было нужно. Не хотел я добавлять к его заботам собственную душевную смуту, но так уж получилось… помимо воли…

— Я очень одинок, старший, — сказал я, как бы со стороны слыша свой глухой голос. — Я, пожалуй, и не живу. Просто летаю… и жду.

— Что ты называешь жизнью, пилот? И что это значит — «просто летаю»? Может, ты летаешь от нечего делать? Может, в отсеках твоего корабля — не исследователи, обживающие Систему, а едоки?

Я знал, что Борг бывает беспощаден. Сам виноват: не надо было затевать этот разговор.

— Одинок? — продолжал он хлестать меня. — Так найди себе другую подругу. Только помни, Улисс: ты сам избрал судьбу космолетчика. Ты знал, на что идёшь. Я тревожился за тебя, когда ты носился с едоками по Европе, но надеялся, что ты найдёшь силы, чтобы вернуться.

Ещё бы, подумал я. Ещё бы… «Ты сильный, Улисс»…

— И уж если говорить все до конца, то вот что, пилот: хорошо, что вы расстались. Тебе пришлось бы сделать тяжёлый выбор, и я не уверен, что бы ты предпочёл.

— Хватит, старший, — попросил я.

Борг смотрел на меня испытующе.

— Пожалуй, хватит. Конечно, ты не единственным хороший пилот в Системе, но я хотел бы, чтобы именно ты повёл к звёздам этот корабль… Если вообще суждено ему уйти к звёздам, — добавил он, как бы между прочим.

— Что это значит? — Я встревожился. — Разве не принято решение…

— Решение принято, — неохотно промолвил Борг, — решение-то принято… Ты ничего не слышал о новой работе Феликса?

— Слышал что-то о расслоении времени или как там ещё называется… Что-то заумное, но на том же хроноквантовом принципе. А что?

— А то, что надо гнать строительство кораблей изо всех сил. — Борг посмотрел на часы, поднялся. — Сорок четыре минуты я потерял на тебя, пилот. Ну, отлёживайся.

Но я уже натягивал ботинки. Я поискал взглядом клапан утилизатора и, не найдя его, зашвырнул таблетки под койку.

Глава девятнадцатая

ПЛАНОМЕРНОСТЬ И ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ…

Я так обрадовался, узнав, что Всеволод живой и невредимый, что разыскать его казалось пустяком. Я ошибся. Не так-то просто найти в огромном корабле среди сотен монтажников человека, который не хочет, чтобы его нашли.

Бригадиры на запросы Борга отвечали, что знать не знают никакого Оплетина, в их бригадах посторонних нет. Рифмачи с корабельного радиоузла изощрялись в объявлениях. Они взывали: «Всеволод Оплетин, поскорей ответь нам!» Они грозили ему всеми карами Кодекса общественного поведения. Они, с моих слов, описывали внешность Всеволода — рост, цвет волос и глаз — и особо подчёркивали его смешливость.

По всему кораблю шли, обрастая живописными подробностями, весёлые разговоры о неуловимом практиканте. Рассказывали, что он якобы натворил каких-то дел на шарике, и теперь вынужден скрываться от праведного гнева пострадавших. Говорили, будто слышали гулкий хохот, доносившийся из шахты водяной цистерны. А двое монтажников приволокли к Боргу упиравшегося юнца и заявили, что он своим визгливым смехом мешал им отдыхать после смены, и они подозревают в нём этого самого Оплетина. Но личность парня была засвидетельствована вызванным бригадиром, а причиной визгливого смеха, как объяснил парень, явился анекдот из жизни космических привидений, рассказанный соседом по койке.

Я без устали рыскал по кораблю, заглядывал во все закоулки. Но поиски были напрасны. Вначале это даже забавляло меня. На вторые сутки стало раздражать. На третьи — я махнул на практиканта рукой. В конце концов, я ему не нянька-робот. Сам объявится, когда захочет.

В начале четвёртых суток — мы с Гинчевым как раз возились с наладкой координатора — меня срочно вызвал Борг.

— Ты, кажется, неплохо освоился с кораблём, пилот?

— Лишь в той степени, чтобы не заблудиться, — ответил я.

— Вот-вот. Большего пока от тебя и не требуется. Сегодня в шестнадцать прилетят Самарин и Греков. Не то инспекция, не то комиссия — ну, все едино. У меня времени нет совершенно. Хочу тебя попросить: ты их встреть и сопровождай. Как-никак Самарин — твоё начальство. А объяснения давать буду я.

Я спросил, как это он будет давать объяснения, не сопровождая их, но Борг сказал: «Значит, договорились», и погрузился в чертежи, мигом забыв обо мне.

Гостям повезло: как раз сегодня включили для испытания искусственную тяжесть, и можно было осматривать корабль, не ощущая неудобств невесомости.

Я встретил гостей у шлюза. Мы обменялись приветствиями и рукопожатиями, а Антонио, сопровождавший комиссию (начальник «Элефантины» был в отпуске, и Антонио временно исполнял его обязанности), подмигнул мне.

Самым любезным тоном, на какой только был способен, я пригласил гостей пройти по кораблю. Самарин, зажмурив один глаз, посмотрел на меня и обратился к Грекову:

— Видал, какие обходительные у меня пилоты? Прямо душа радуется!

— Улисс всегда был образцом доброжелательности, — спокойно ответил Греков, причёсывая свои сильно поредевшие волосы.

Он сказал это точь-в-точь, как сказал бы Робин. И голоса у них были на редкость похожие. Я вдруг проникся этой самой доброжелательностью к Грекову.

— Образцом своевольничания, — поправил Самарин. — Он считает, что инструкции писаны не для него. Он преспокойно оставляет на Ганимеде ошалелого планетолога, хотя прекрасно знает, что обязан вывезти всю смену до единого человека…

— Не совсем так, старший, — вставил я.

Но он не дал мне договорить.

— Он прячет здесь практиканта, хотя прекрасно знает, что у Самарина инфор не умолкает от вызовов с Земли и подпрыгивает от причитаний практикантской мамаши, и наконец Самарин вынужден бросить все дела и самолично лететь… — У Самарина не хватило дыхания.

Я немедленно воспользовался паузой и начал объяснять, как было дело. Но тут послышалось жужжание, и в предшлюзовую камеру влетело нечто странное, помесь кофемолки с игрушечным самолётиком, что ли, яркокрасного цвета. Потыкавшись носом в стены, самолётик этот сел на толстую воздушную магистраль под потолком. Мы молча на него смотрели. Что-то в нём вспыхнуло, раздался шорох, а затем голос Борга отчётливо произнёс:

— Уважаемая комиссия, вы находитесь на борту строящегося корабля, предназначенного для межзвёздных полётов. Принцип, на котором основана конструкция…

«Ай да Борг!» — подумал я с весёлым изумлением. Греков слушал с невозмутимым видом, а Самарин усмехался и покачивал седой головой.

Покончив с общими сведениями, голос Борга пригласил следовать дальше. Самолётик отклеился от магистрали и, зажужжав энергатором, бодро выпорхнул в коридор. Мы двинулись за ним.

— Попрошу Борга, чтобы он и мне сделал такую штуку, — сказал Самарин. — Для разговоров с инспекторами.

Мы переезжали с яруса на ярус, переходили из отсека в отсек. Всюду кипела работа, сновали автоматы, нагруженные облицовочными плитами, а некоторые помещения пустовали — там все уже было закончено. Самарин все более оживлялся. В машинном зале, выслушивая заочные объяснения Борга, он осматривал все с жадным любопытством, какое более приличествовало бы новичку вроде Всеволода, а не многоопытному космическому волку. Я слышал, как он бормотал по-русски: