Москит. Конфронтация - Павел Николаевич Корнев

пошёл я в отказ, вновь вздохнул и раскрыл одну из причин дурного настроения: — Просто придётся работать с человеком, с которым я не хочу иметь ничего общего.

— Так откажись, — посоветовала Лизавета Наумовна, — и не мотай себе нервы.

— Не могу, — признался я. — Мне это не менее важно. И он мне ничего плохого не сделал, если разобраться. Просто личные неприязненные отношения, насквозь иррациональные.

— Если доведёшь себя до нервного срыва, лучше от этого никому не будет.

— Не доведу, — пообещал я. — Вот сейчас помедитирую и успокоюсь…

Но после иглотерапии настал черёд силовой тренировки и вышибал — так вымотался, что едва до обеда дотянул. Впрочем, назначенные реабилитологом нагрузки прочистили мозги лучше всякого медитативного транса, все дурные мысли как рукой сняло. Пусть лишь на время, но порадовало и это.

После тренировки Рашид Рашидович отправил меня едва живого в банный комплекс, там я напился травяного чаю и следующие полчаса проторчал в парной с избыточным уровнем сверхэнергии в пространстве. До нихонской душегубки ей, разумеется, было далеко, но и так наружу еле выполз и под душем не стоял даже, а сидел, дожидаясь, когда отступит слабость.

Впрочем, особо рассиживаться мне не дали, велели освобождать помещение. Пусть и работали в бане шапочно знакомые лаборанты и младшие научные сотрудники РИИФС, но время посещения у них было расписано буквально по минутам, любая заминка грозила сбить весь график, вот и выставили в раздевалку.

Там я скоренько собрался, вышел на улицу и присел на лавочку, сделал глубокий вдох свежего осеннего воздуха. Погрузился в лёгкий транс, попытался уравновесить внутреннюю энергетику — точнее, зачатки оной, — и очень скоро ощутил прилив сил, а головокружение отступило без следа. Не сказать, будто заново родившимся себя ощутил, но некий душевный подъём определённо почувствовал. Правда, местами сыпью покрылся, но это пустяки.

После столовой я поспешил к воротам, где меня и подхватила дежурная машина. На аэродроме инструктор первым делом вручил лётный комбинезон и шлем, потом поспрашивал вчерашний материал, где-то поправил, где-то разъяснил детали, после велел лезть в мотопланер. И — полетели.

Не могу сказать, будто мне совсем уж не понравилось. Некое очарование в процессе, несомненно, имелось. Вот только в полной мере прочувствовать его мешало то простое обстоятельство, что занимался я сейчас отнюдь не для собственного удовольствия, а по делу. Наслаждаться же полётом на эдакой табуретке с мыслью о том, что в самом скором времени придётся проделать всё то же самое во вражеском тылу, едва ли способен даже человек с самыми крепкими нервами. Ну а когда вдруг смолкло стрекотание движка, меня по первой и вовсе едва удар не хватил.

«Падаем!» — мелькнуло в голове, но нет, не упали. Даже особо резкого падения высоты не стали, началось планирование.

Органы управление в планере дублировалось в обеих кабинах, и мне пришлось выполнять поступающие по переговорной трубке команды. Было страшно напортачить и сорваться в пике, нисколько не утешало даже наличие парашюта, но все огрехи вовремя исправлялись инструктором, обошлось без последствий. Хорошо хоть он мне посадку доверять не стал, вот тогда бы я непременно и планер, и нас вместе с ним угробил.

Так неделя и пролетела. С утра восстанавливал физическую форму и отточенность рефлексов с Рашидом Рашидовичем, потом пил кофе в компании Василя и шёл на иглотерапию. Манипуляции Лизаветы Наумовны приятных ощущений не доставляли, а вот беседовал с ней, напротив, с превеликим удовольствием. Вроде и трепались о всяких пустяках, но невесть с чего легче становилось. Без этого общения точно бы сорвался, не сумел бы нервозность обуздать, неопределённость-то о-го-го как давила! Куда там могильной плите! Засыпал и просыпался с одной только мыслью: «меня забросят в тыл нихонцам».

Меня забросят в тыл нихонцам. Меня забросят в тыл. Меня забросят!

А если что-то не так пойдёт? Если снова в плен захватят?

Ну уж нет! Тогда — последний патрон себе. Так-то я бессмертен, с кем-кем, а со мной ничего дурного ни в жисть не случится, но патрон стоит приберечь. А лучше — гранату. Чтобы наверняка.

Такие вот дурные мысли в голове вертелись, а как поговорим во время сеанса на отстранённые темы, все страхи будто рукой снимает. Что же касается разрыва с Лией, об этом — нет, и словом не обмолвился. Ни к чему это. Не нужно.

От Лизаветы Наумовны я неизменно шёл на приём к Федоре Васильевне, и та пыталась привести мой организм в некое равновесное состояние, идеальное для восприятия сверхсилы. Об эффективности этих процедур сказать затрудняюсь, но чувствовал себя с каждым днём всё лучше и лучше, даже шаровые молнии научился дистанционно развеивать. Гасить не получалось, а вот разметать на ворох энергетических помех — это запросто. В остальном же подвижек не было, я так и оставался недо-оператором.

Остаток первой половины дня я традиционно тратил на всевозможные процедуры, а после обеда и до самого позднего вечера летал на планере, взяв за правило всякий раз перед облачением в лётный комбинезон посещать кабинку уличного туалета. С каждым новым днём инструктор давал мне всё больше свободы действий, а в субботу даже позволил самостоятельно подняться в воздух.

— Пора посадку начинать отрабатывать, — заявил он по окончании того занятия и вручил брошюру с процедурой обслуживания и ремонта установленного на мотопланер двигателя. — Раздел неисправностей зазубри наизусть. Завтра спрошу.

— Завтра тоже занимаемся? Воскресенье же! Выходной!

— И что с того? — нахмурился инструктор. — У вас же горит!

Пришлось выкраивать время ещё и на ознакомление с устройством движка. С Василем мы почти что и не общались, разве что кофе пили и в комнате отдыха о всякой ерунде изредка трепались. И то больше перед отбоем просто радио слушали да газеты в поисках сводок с фронта пролистывали.

По словам поступавших к нам с востока раненых, ситуация там складывалась совсем уж безрадостная: патронов и в особенности артиллерийских снарядов катастрофически не хватало, авиацию повыбили, и всё могло рухнуть решительно в любой момент. Газетные статьи и радиосводки на этот счёт оптимизмом тоже не лучились, но и уныния отнюдь не вызывали. Пусть в Джунго продвижение на юг частей Особого восточного корпуса окончательно застопорилось, зато удалось отбросить врага от Белого Камня.

Последнее нашло своё отражение в серии фоторепортажей, и на одном из газетных снимков я углядел размахивавшего республиканским флагом Демида Битка, исхудавшего и чумазого, но счастливого до невозможности. Ну ещё бы ему таким не быть — город-то с землёй сровняли, камня на камне не осталось.

— О, глянь! — сунул я газету