Лезвие бритвы (илл.: Г. Бойко, И. Шалито) - Иван Ефремов

— Знаешь, я сейчас подумала, что человеку почти невозможно быть очень красивым и очень счастливым.

— Ты прочитала мои мысли,— изумился Чезаре,— я только что додумался, насколько еще плоха наша жизнь, если каллокагатия, то есть сочетание красоты телесной и духовной, о которой так мечтали в Древней Элладе, смертельно опасна для ее обладателей. А в то же время самая явная односторонность, даже дикая фанатическая узость параноиков, ведет их к успехам в жизни и к верхушкам общества и власти. Сандра права, говоря, что есть в самой основе нашей европейской цивилизации что-то болезненно неправильное!.. Каковы ваши дальнейшие планы, Сандра? — спросил ее Чезаре на обратном пути в гостиницу.

Ее спокойная поза и грустная улыбка привели художника к заключению, что вопрос не окажется болезненным.

— Не знаю. Хочется скорее уехать, но… не в Каир. Может быть, поеду на пароходе, хотя плавание мне приелось. Словом, еще не придумала. Пока буду ждать, что скажет ваш профессор. Завтра у Леа консультация? Надеюсь, это последняя?

— Я не надеюсь. Столько раз уже откладывали!

— Оставайся с нами! — предложила Леа.— Только боюсь, что для тебя неестественно…

— Поверь, что мне сейчас ничего не нужно. Может быть, я устала от атмосферы непременной оценки физических достоинств, зависти, измен, обмана, соревнования в платьях и мнимо роскошной жизни — всего, что, как пена, накипает на поверхности нашего киноискусства и затягивает тебя самое. Я давно все возненавидела, может быть, потому, что мои мозги просят большего. Там вовсе не свободная богема, как кажется обывателям, а рабство, худое еще потому, что оно на очень низком уровне. Короче, мне очень хорошо здесь, с вами, и если только я не мешаю…

— Сандра, со мной ты можешь не кокетничать, все равно не скажу! Впрочем…— и Леа крепко обняла и поцеловала подругу.

В вестибюле гостиницы портье подал Чезаре листок бумаги. Художник с недоумением взглянул на проставленную в нем незнакомую фамилию, ничего не поняв из краткого объяснения на английском языке. Сандра пришла ему на помощь.

— Вам звонил какой-то профессор. Хочет встречи с вами, сегодня же вечером. Дело неотложное. Придет в семь часов. Профессор Вильфрид Дерагази,— прочла Сандра,— немец?

— Скорее турок с немецким именем,— поправила заинтригованная Леа.— Объясняй, Чезаре, а то мы голодны и свирепы — ты можешь пострадать!

— Клянусь тысячью церквей Рима, я никогда не слыхал об этом господине!

Ровно в семь часов в дверь номера постучали. Вошел довольно высокий стройный человек, одетый в отличный одноцветный вечерний костюм. Несколько секунд он зорко осматривал всех присутствующих, изящно поклонился дамам и обратился к Чезаре по-итальянски:

— Вильфрид Дерагази, профессор археологии из археологического института в Анкаре. А вы художник Чезаре Пирелли?

Чезаре поклонился, в свою очередь, и представил профессора дамам, украдкой изучая гостя. Резко очерченные кости худощавого лица, крупный нос, широкий, массивный, но не слишком тяжелый подбородок. Темные волосы, густые брови, углубляющие неподвижные, зоркие, как у художника, глаза. И выступы волевых мускулов вокруг сжатых тонких губ крупного рта. Недобрая, но незаурядная сила исходила от взгляда этого человека, на вид не старше тридцати с небольшим лет. Молодой профессор мельком взглянул на Леа, задержался на Сандре, и ей показалось, что темный взгляд незнакомца уперся в нее физически ощутимо. Всего лишь на мгновение. Затем профессор улыбнулся, блеснув золотым зубом.

— У меня к вам чисто деловой разговор. Я пришел просить вас о любезности. Меня настолько интересуют все технические подробности вашей находки, что я, видите, прилетел сюда из Анкары, после сообщения агентства Рейтер.

— Вряд ли я смогу рассказать вам больше, чем было в газетах,— начал художник.

— Нет, нет, пожалуйста, не отказывайтесь. Иногда маленькая деталь…

Чезаре беспокойно оглянулся. Леа опять мучительно морщила лоб, и знакомая тревога исказила ее лицо, только что бывшее веселым и любопытным. Профессор заметил колебание Чезаре.

— Может быть, наш разговор неинтересен дамам? Пусть они меня простят, что я оторву вас на полчаса…

— Я не слыхала о вас в составе Анкарского института,— внезапно сказала Сандра.

— Может быть,— покровительственно ответил гость,— я только недавно туда прикомандирован. А кого же вы там знаете? — насмешка вопроса была так замаскирована добродушным тоном, что только тонкая Сандра смогла ее почувствовать и слегка покраснела.

— Прежде всего директора института Сетона Ллойда, бывшего архитектора, строителя Нью-Дели.

Профессор не моргнул глазом, но к Сандре пришло ощущение, что он внутренне сжался, словно кошка перед прыжком.

— Я и не думал, что встречу собрата в лице столь очаровательной дамы,— любезность археолога была ледяной.

Сандра собралась что-то ответить, но уловила просительный взгляд Чезаре. Художник указывал глазами на Леа. Сандра поняла и придумала предлог, чтобы увести ее к себе.

Профессор Дерагази удобно устроился на диване и протянул Чезаре пеструю коробку, наполненную странными длинными сигаретами с голубоватым табаком. Чезаре заметил на пальце гостя платиновое кольцо с плоским камнем, на котором выделялся темный крест.

— Только слыхал об александрийских, а пробовать не приходилось,— сказал художник, осторожно беря душистую сигарету.

— Это не александрийская. Новый сорт, турецкий, на основе янтарных табаков сорта «Кара-Даниз».

— Вы, я вижу, знаток табака?

— Курение — моя слабость. Зато совершенно не пристрастен к алкоголю. Но я не буду затягивать своего позднего визита, хотя бы из благодарности за вашу любезность.

Профессор задал несколько вопросов, делая короткие, видимо стенографические, заметки в сафьяновой записной книжке. Археолог оказался более осведомленным, чем предполагал Чезаре. Видимо, в газетах были опубликованы интервью с полицейской охраной или моряками сторожевого судна. Профессор знал о существовании жернова — опознавательного знака, но, когда Чезаре вытащил снимок Леа в короне, который он прятал по совету врачей от своей подруги, археолог потерял свое деловое равнодушие.

— Вы позволите мне переснять? — спросил Дерагази, вытаскивая крохотный аппарат размером с зажигалку.

— Не трудитесь, у меня есть еще,— Чезаре протянул снимок, и ученый рассыпался в благодарностях.

Спрятав фотоаппарат, профессор зажег новую голубую сигарету. Внезапно в нем произошла перемена. Он нагнулся вперед и вперил в художника пронзительный взгляд. «Будто психиатр или гипнотизер»,— подумал Чезаре.