Император для легиона - Гарри Тертлдав

– Хорошо, я дам тебе рукопись, но будь с ней осторожен и смотри, чтобы твой пацаненок не вздумал попробовать на ней свои острые зубки.

– Разумеется, я присмотрю за этим, – успокоил его Скаурус.

– Ну что ж, ладно. Я дам тебе ее на время. По крайней мере, те части, которые закончены. Нет, оставайся здесь, я сам принесу.

Грек вернулся с двумя свитками и с некоторым вызовом протянул их Марку.

– Спасибо, – сказал трибун, но Горгидас только отмахнулся. Марк знал, что лучше не приставать к нему с добрыми словами – врач был человеком великодушным, но не желал признаваться в этом даже самому себе.

Скаурус принес свитки в свою комнату, зажег лампу и уселся на кровать. По мере того как сгущалась темнота, ему становилось все труднее разбирать написанное. Он вспомнил о жреце Апсимаре в Имбросе, о сиянии, исходившем от его рук, которое он вызывал одним словом. Иногда магия бывает очень кстати, хотя Апсимар наверняка обвинил бы Марка в колдовстве, если бы тот попросил жреца послужить ему лампой…

Трибун сосредоточился на рукописи, и вскоре все эти мысли куда-то исчезли. Сначала дело шло медленно – Скаурус не читал греческие тексты уже несколько лет и с грустью констатировал, что многое успел позабыть. Однако чем дальше он углублялся в историю, тем больше понимал, что создал Горгидас. Как говорил Фукидид: ктэма эс аэи – "вещь на все времена". К счастью, стиль Горгидаса был очень доступным, он писал на гладком греческом койне, лишь изредка употребляя слова из своего родного дорийского диалекта. Его «История» не только описывала увиденное. Горгидас, а это было куда более существенно, стремился проникнуть за внешнюю сторону событий, свидетелем которых он стал. Вероятно, во многом его взгляд на вещи определялся врачебной практикой, ибо врач всегда стремится узнать причины болезни, а не просто лечить уже созревший нарыв. Так, описывая намдаленские погромы в Видессосе, он между прочим заметил: «Городская толпа любит беспорядки, это у нее в крови, причем гражданское неповиновение может быть более опасным, чем чужеземное нашествие». Это было абсолютной правдой и относилось не к одной только Империи.

Обрывая нить размышлений Марка, в комнату вошла Хелвис. На руках она держала Дости, а рядом шел Мальрик. Вырвавшись от матери, он подскочил к Скаурусу.

– Мы гуляли на крепостной стене у самого залива, – начал рассказывать он с энтузиазмом пятилетнего мальчика, – а потом мама купила мне колбаску и мы смотрели, как корабли отплывают из порта.

Марк вопросительно поднял бровь.

– Бурафос, – пояснила Хелвис.

Трибун кивнул. Давно пора было уже послать помощь Питиосу, оборонявшемуся от каздов, а дрангариос флота мог добраться до любого видессианского порта куда быстрее, чем полководец, ведущий армию по суше.

Мальрик продолжал весело болтать; Скаурус слушал его вполуха. Хелвис осторожно опустила Дости на пол. Он попытался встать, упал и пополз к отцу. Вспомнив наполовину шутливое предупреждение Горгидаса, Марк подхватил пергамент с пола. Лицо ребенка, подбиравшегося к свитку, сморщилось от обиды, но Марк несколько раз подбросил малыша в воздух, и тот снова заулыбался.

– И меня тоже, – потребовал Мальрик, дергая трибуна за рукав.

Скаурус старался не делать различия между Дости и своим приемным сыном.

– Хорошо, герой, но ты стал тяжеловат и мне придется встать.

Он спрыгнул с постели, отдал малыша Хелвис и несколько раз подбросил Мальрика в воздух.

– Хватит, – остановила его Хелвис. – Иначе он не удержит колбаску, которую съел днем. – И добавила, обращаясь к сыну – Хватит, молодой человек. Тебе пора в постель.

После обычных протестов Мальрик снял штанишки и рубашку и юркнул под одеяло. Через минуту он уже сладко спал.

– Что это ты спас из его лапок? – спросила Хелвис, укачивая Дости. – Неужели ты читаешь налоговые документы даже в постели?

– Боги мои, нет! – воскликнул Марк – такое извращение не пришло бы в голову даже Варданесу Сфранцезу. Трибун показал Хелвис рукопись Горгидаса, и странные буквы заставили ее нахмуриться. Она не умела читать по-видессиански, но могла различать буквы и удивилась, увидев, что совершенно другой по начертанию алфавит мог создавать слова. Что-то похожее на страх прозвучало в ее голосе, когда она сказала:

– Иногда я забываю, что ты прибыл из далеких краев, а затем что-то опять напоминает мне об этом. Ты читаешь свою латынь?

– Не совсем, – ответил трибун и попытался объяснить, но это вызвало у Хелвис недоумение. Она также не понимала его интереса к прошлому.

– Это ушло, и ушло навсегда. Что может быть бесполезнее?

– Но как ты можешь надеяться понять то, что случится потом, если не знаешь того, что случилось прежде?

– Что случится, то случится, независимо от того, понимаю я это или нет. Настоящего для меня вполне достаточно.

Марк покачал головой.

– Боюсь, что в тебе все еще сидит маленький варвар, – сказал он весело.

– Ну и что, если так? – Она вызывающе посмотрела на него и уложила Дости в постель. Марк обнял ее.

– Я же не говорю, что это мне не нравится.

Скауруса забавляли преподаватели и студенты Видессианской Академии – они всегда оборачивались и провожали его взглядами. Кто угодно мог оказаться в этом святилище науки – жрец или аристократ, седобородый ученый или одаренный сын крестьянина, но всех их вид идущего по коридору Академии капитана наемников заставлял с любопытством глазеть на него. Он был рад, что Нейпос обычно встает рано; если повезет, маленький жрец сможет помочь ему найти пропавший документ еще до того часа, на который назначено свидание с Алипией Гаврой.

Сначала трибуну показалось, что сделать это будет нетрудно. Нейпос встал даже раньше, чем он ожидал. Когда Марк заглянул в рефекторию, сонный студент сказал ему:

– Да, он был здесь, но уже ушел читать лекцию. Куда он пошел? Думаю, в одну из аудиторий на третьем этаже. К сожалению, не знаю, в какую именно.

Юноша вернулся к утренней трапезе – перловой каше, приправленной медом, а трибун поднялся по лестнице, заглянул в одну из открытых дверей и наконец нашел того, кого искал. Марк сел в кресло в дальнем конце аудитории. Нейпос широко улыбнулся ему, но продолжал читать лекцию. Около дюжины студентов быстро записывали его слова на листах пергамента. Время от времени кто-то задавал вопрос, Нейпос отвечал, в конце пояснения непременно спрашивая: «Теперь ты понимаешь?» На это Скаурус мог бы ответить только одно: «Нет». Похоже, жрец говорил о предмете, стоящем на грани между теологией и магией, и для римлянина все сказанное им было, разумеется, темным лесом. Тем не менее жрец произвел на него впечатление великолепного оратора, весьма образованного и очень логичного.