Генерал Карбышев - Евгений Решин

Многие матери были с малолетними и грудными детьми. Случайно или злонамеренно их бараки расположили в непосредственной близости с газовыми камерами и крематориями. «Штубовые» — комнатные надзирательницы — строили несчастных, измученных, полуголых узниц на поверку по нескольку раз в день. Никого не щадили: ни старух, ни детей. Полагалось стоять, неподвижно на расстоянии вытянутой вперед руки и не прижиматься друг к другу, не двигаться и не разговаривать. Блоковая за малейшую провинность ставила женщин на колени минут на пятнадцать. Это на первый случай. Второе ее замечание означало, что наказанная должна оставаться на коленях с поднятыми вверх руками все время поверки, т. е. в течение двух часов. Особенно мучительно было переносить такое наказание осенью и зимой, когда приходилось стоять голыми коленями в холодной грязи или на снегу. Часто бывало, что на том месте, где на поверке стоял живой человек, к концу ее лежал труп.

Фашисты и их пособники, начиная от «штубовых» и до коменданта, внушали обреченным женщинам и детям, что они попали в лагерь смерти, откуда нет выхода. Про дом и свободу надо забыть, следует забыть и свое имя, фамилию, а помнить только клеймо — лагерный номер.

Обычно после окончания поверки в карантинном лагере заключенных гнали на так называемую «визе» — лужайку. Это был пустырь, где раздетые узницы и дети мерзли целый день. В блок их не пускали — там соблюдались чистота, тишина и порядок. Некоторые женщины, чтобы согреться, сбивались в кучки или прятались в уборных, но оттуда их выгоняли, избивали палками, обливали водой. Только после вечерней поверки разрешалось заходить в блок, получать хлеб и залезать на свои нары.

Все, что заставляли женщин делать, было им не по силам и приводило к массовой гибели узниц.

Чтобы поддержать их морально и поднять дух и волю к борьбе, Карбышев написал к ним письмо-обращение. Насколько велико было воздействие этого письма, запомнила вырвавшаяся из Освенцима учительница из Орловской области партизанка Нина Савельевна Гусева:

«…Обращение было передано мне в женской зоне концлагеря Биркенау через заключенного Николая Раевского, лагерного ассенизатора. Начиналось оно тепло, дружески:

„Дорогие сестры, советские женщины и девушки, томящиеся в аду Освенцима!

Фашисты оторвали вас от Родины, обрекли на нечеловеческие страдания и лишения…“.

Далее Карбышев призывал нас к тому, чтобы мы не дали фашистам сломить нашу волю, чтобы мы помнили о том, что мы дочери великой Страны Советов.

„Никакие, даже самые страшные пытки и муки не должны поколебать вашу стойкость, твердость духа, советскую национальную гордость“, — писал Дмитрий Михайлович. Он призывал нас с гордостью носить красный треугольник с буквой „R“ на груди. „Даже здесь, вдали от Родины, в нечеловеческих условиях фашистской неволи необходимо держать в чистоте свое имя, ничем не запятнать его“, — учил нас стойкий генерал.

„Мы, — говорилось в обращении, — представители великого советского народа, который напрягает свои усилия, проявляет беспримерный в истории героизм в борьбе с врагами. Многие гибнут героями, отдавая жизнь за счастье грядущих поколений, за счастье людей всего мира. И нам лучше погибнуть, но не осрамить своего имени, не пасть на колени, не унизить достоинства советского человека.

Враг жесток потому, что он слабее нас, узников.

Крепите связь с лучшими людьми других стран, любых национальностей, боритесь за человека, берегите его!“

Заканчивалось письмо знаменитым карбышевским призывом: „Главное — не покоряться, не пасть на колени перед врагом!“

Узницы читали обращение тайком по баракам, в уборных и умывальных комнатах. Мы написали Дмитрию Михайловичу ответное письмо, которое составляли по ночам. Заверили прославленного, мужественного генерала, что не посрамим имени советской женщины, будем оберегать его, как бойцы свое воинское звание. В любых условиях останемся советскими людьми, не перестанем бороться за свою честь и честь своей Родины».

Узницы Биркенау сдержали свое слово, развернули в подполье патриотическое движение, оказывали ожесточенное противодействие фашистам.

В руководящем ядре женского подполья были Нина Гусева, учительница из Харькова Надя Котенко, польская коммунистка Ванда Якубовская, француженка Мария Клод, чешка Марта Диамант, чешка Власта Верова и другие. Подпольщицы распространяли сводки Совинформбюро, листовки, умело налаживали помощь больным, укрывали от осмотров и «селекций» слабых женщин и детей. Девушки, работавшие в огородной бригаде, приносили особенно истощенным лук, капусту, картофель, брюкву и другие овощи.

Н. Л. Белоруцкий пишет о том, что в Биркенау было много обреченных детей и подростков. Дмитрий Михайлович очень любил детей и тяжело переносил их неволю и близкую смерть. Дети украдкой часто пробирались в блок «дедушки» Карбышева. Он им рассказывал всевозможные истории о создании часов, о солнце, луне и звездах. С затаенным дыханием слушали они генерала и мысленно вместе с рассказчиком хоть на время переносились из ада Освенцима в иной мир. Для развлечения Дмитрий Михайлович устроил детворе солнечные часы. Однажды Карбышев увлекся какими-то вычислениями. Вдруг из-за угла появился эсэсовский офицер в сопровождении заключенного блокальтестера — старшего по блоку поляка.

Эсэсовец спросил Карбышева, что он делает. Блокальтестер перевел с немецкого на ломаный русско-польский язык вопрос эсэсовца.

Карбышев, стоя на одном колене возле часов и не глядя на подошедших, ответил:

— Считаю.

Поляк, желая угодить эсэсовскому офицеру, закричал на Дмитрия Михайловича:

— Встань, старый черт, разве ты не видишь, кто перед тобой стоит?

Карбышев спокойно повернул голову и, увидев эсэсовского офицера, встал, но арестантского берета, как это полагалось по лагерным правилам, с головы не снял.

Блокальтестер сорвал с головы Карбышева берет, размахнулся и хотел ударить его кулаком по лицу. Но эсэсовский офицер знаком руки остановил поляка и, обращаясь к Карбышеву, спросил:

— Что делает русский хафтлинг?

— Я сделал солнечные часы, — ответил Карбышев.

— Глупая, ничего не стоящая забава. Сколько на твоих часах, хафтлинг? — спросил эсэсовский офицер.

— На моих — одиннадцать часов тридцать минут, — ответил Карбышев.

Немец презрительно посмотрел на солнечные часы, вытащил из своего кармана золотой хронометр, взглянул и с недоумением сказал:

— Разница всего на одну минуту… Ты что, старый Иван, часовой мастер или механик?

Карбышев молчал. Не дождавшись ответа, эсэсовский офицер удалился.