Мария Каллас - Клод Дюфрен

Мария нашла временное решение: в феврале 1969 года она стала записываться на студии звукозаписи. Результат превзошел все ожидания. Несмотря на то, что за столь долгое молчание ее дыхание, подорванное копившейся годами усталостью, так и не восстановилось в полной мере, ее вокальные возможности, похоже, не пострадали. Певица с мужеством и решимостью включилась в деятельность, используя старый испытанный метод, позволивший ей достигнуть вершины славы: работа, работа и еще раз работа. Для того чтобы добиться лучших результатов, Мария пригласила из Италии свою наставницу, руководившую ее первыми шагами в искусстве, — Эльвиру де Идальго.

Престарелая милая дама, которой в скором времени должно было исполниться восемьдесят лет, не заставила себя долго упрашивать, поскольку не могла отказать своей прославленной ученице. И вот они уже вдвоем готовились к неравной битве. Можно представить эту трогательную картину: Каллас, искавшая путь к восстановлению образа уникальной певицы, какой она была в недавнем прошлом, единственная и неповторимая примадонна, готовила уроки Эльвиры с прилежностью дебютантки! И это несравненная Мария Каллас, которой рукоплескала публика в «Ла Скала», «Метрополитен-опере», «Ковент-Гардене» и парижском театре «Опера»?

В апреле Мария даже согласилась на интервью перед телекамерами» что стало для нее тяжелым испытанием. В телевизионной передаче «Воскресный гость» певица рассказала о том, что вынудило ее взять бессрочный отпуск; естественно, о главной причине — Аристотеле Онассисе — не было сказано ни слова. Мне кажется, что я и сейчас слышу ее:

«Четыре года тому назад я перестала петь именно потому, что хотела остаться верной себе. Мое пение больше не приносило мне удовлетворения. Только мы сами можем сказать себе всю правду… Так я и поступила. Я поняла, что мне надо набраться храбрости и запастись терпением, чтобы восстановить силы и поправить здоровье. Я знала лучше кого-либо другого, что происходило со мной. Я переутомилась, но все же продолжала петь. Целых четыре года я пела, оставаясь недовольной собой. Публика аплодировала мне, но я не переставала упрекать себя, ибо хитрить — не в моих правилах… И вот теперь, когда я начала все с чистого листа вместе с моей дорогой преподавательницей, Эльвирой де Идальго, наставлявшей меня, когда я делала первые шаги на оперной сцене, у меня появилась надежда… Голос — такой инструмент, который обязан повиноваться. Он должен быть на службе у музыки. Искусству необходимо быть легким и невесомым… Я уже чувствую, что состояние моего здоровья значительно улучшилось, и рассчитываю вернуться на сцену парижской «Опера» в 1970 году в «Травиате», которую мой дорогой друг Лукино Висконти поставит для меня…»

Вот так Мария бралась за новые проекты и разрабатывала наполеоновские планы. Помимо печально знаменитой «Травиаты», была и «Тоска» в Далласе для ее друга Лоуренса Келли, и «Трубадур» в Сан-Франциско, и «Норма» в Нью-Йорке в «Метрополитен-опере»! Еще немного и она начала бы планировать свое возвращение на сцену «Ла Скала»!

Конечно, все построенные певицей воздушные замки рухнули, как карточные домики. Своей бесконечной требовательностью Мария сделала все, чтобы эти грандиозные планы не осуществились.

Тем не менее один из проектов все же состоялся. Самый неожиданный и дерзкий, он претворился в жизнь в последнем акте оперы, прожитой Марией Каллас. Певица снялась в фильме режиссера, у которого были совершенно противоположные вкусы, взгляды и жизненные концепции: у осквернителя святынь и нарушителя традиций Паоло Пазолини… И вот с таким человеком Мария решила начать восхождение к вершине новой карьеры, чтобы снова бросить вызов судьбе. Она отказала Висконти, Дзеффирелли и вдруг согласилась сниматься у этого странного режиссера, чьи предыдущие работы, в частности фильм «Теорема», возмутили ее до глубины души. Почему она остановила свой выбор именно на Пазолини? У Марии чувства всегда побеждали рассудок. Возможно, она решилась на съемки из-за сюжета, выбранного режиссером. Может быть, Мария посредством Медеи, женщины, как и она, обманутой и брошенной, оторванной от родной земли, хотела крикнуть на весь свет о своем личном несчастье и боли. Однако эта женщина не должна была петь. Пазолини решил перенести на экран не произведение Керубини, а свое представление о «Медее». И Мария Каллас согласилась с его концепцией. Вот как она это объяснила:

«— «Медея» — это прежде всего история любви. Больше всего меня в ней трогает женская судьба Медеи. Любая брошенная мужчиной женщина будет, так же как она, бунтовать и совершать в той или иной степени похожие поступки. Мужчина пылает страстью к женщине, но он может измениться. Полигамия свойственна мужчинам по определению. У женщины это уже будет отклонением от нормы, поскольку она еще и мать».

Медея, образ которой пересмотрен и откорректирован в соответствии с современной концепцией, Медея, которая не пела, а только выражала свои чувства взглядом, наполненным то безумием, то нежностью, то отчаянием, то страстью. Глаза Марии метали гром и молнии… Нам открывается еще одна картина: Пазолини крупным планом дает лицо Каллас. Режиссер уловил своей камерой взгляд певицы, такой глубокий, что кружится голова… Мария предстает перед нами растерзанной, зашедшейся в крике женщиной, на голове которой терновый венец, а на лице — печать адского пламени…

Для съемок «Медеи» Мария отправилась в Малую Азию, как во времена Онассиса, и в Италию, как во времена Менегини. Презентация этого фильма состоялась с большой помпой в Париже в театре «Опера», где она как певица уже никогда больше не выступит. Зал театра, бывший свидетелем в недавнем прошлом не одного ее триумфа, был заполнен самой изысканной публикой. Супруга президента Помпиду, а также весь цвет парижского общества собрались, чтобы своим присутствием почтить это событие. Когда Мария появилась на экране, словно богиня во плоти, на фоне величественных пейзажей, зал дрогнул… Однако фильм не имел в прокате успеха у зрителей, и Каллас больше не захотела сниматься в кино. Спасибо Провидению, что Мария решилась на этот эксперимент с кинематографом. Мы и теперь можем стать свидетелями ее драматического таланта, что могло бы со временем стереться из памяти.

Желтая пресса запустила утку о любовной идиллии между режиссером и исполнительницей главной роли в его фильме. Довольно нелепое предположение, поскольку всем были известны нетрадиционные вкусы Пазолини, что в итоге стоило ему жизни. Многие газеты напечатали на первой странице фотографию Каллас, целовавшую режиссера в губы, как артистка на сцене. Какое-то время она была совсем не против того, чтобы распространился слух о близких отношениях между ними. Откуда столь несвойственное ей желание выставить напоказ личную жизнь? Легко догадаться: это делалось для того, чтобы вызвать ревность Онассиса.