Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2) - Уильям Теккерей

— Ах, отец, оставим и его на волю аллаха! Вообразите хоть на минуту, что у мадам де Флорак был бы брат, который обидел вас. Вы ведь не стали бы ему мстить. Разя его, вы причинили бы боль ей.

— Но ты же сам вызывал Барнса на дуэль, голубчик! — вскричал отец.

— К тому был другой повод, не моя личная обида. И притом, откуда вы знаете, может, я не стал бы стрелять? Ей-богу, я был тогда так несчастлив, что с готовностью подставил бы лоб под пулю.

Впервые душа сына так полно раскрылась перед отцом. Они избегали говорить об этом, и только теперь старик понял, как прочно угнездилась любовь в сердце Клайва. Он вспомнил свою юность и то, как сам страдал, а сейчас его сын терпит ту же тяжкую, неизбывную муку. И старик вынужден был признаться себе, что, наверно, слишком торопил мальчика с женитьбой и тем самым частично повинен в его страданьях.

— Масалла, мой мальчик! — произнес старик. — Сделанного не воротишь!

— Давайте же снимем осаду и перестанем воевать с Барнсом, отец, сказал Клайв. — Заключим мир и постараемся его простить.

— Как, отступить перед этим негодяем, Клайв?!

— Да уж такая ли честь победить его? С грязью вязаться — только мараться.

— Пойми: сделанного не воротишь. Я дал обещание выступить против него на выборах и выступлю! По-моему, так будет верно. А ты тоже по-своему прав и поступаешь благородно, мой дорогой, мой хороший мальчик, держась в стороне от этого спора… Раньше я думал иначе и страдал душой от твоего безучастия и еще огорчался из-за того, что говорил Пенденнис! Но я был неправ… И слава богу, что я неправ! Храни тебя бог, мой мальчик! — воскликнул полковник с волнением в голосе.

И они пошли спать; и когда у дверей своих смежных спален они обменялись рукопожатием, на душе у обоих был такой мир, какого они давно уже не ведали.

Глава LXIX

Выборы

Итак, вызов был брошен, и наш полковник, разведав обстановку и обещав дать врагу бой на предстоящих выборах, распростился с городом Ньюкомом и вернулся в Лондон к своим банкирским обязанностям. Уезжал он с помпой, как видный общественный деятель; весь избирательный комитет почтительно провожал своего кандидата до железнодорожной станции.

— Скорей! — кричал мистер Поттс начальнику станции мистеру Брауну. Скорей, мистер Браун, отдельный вагон для полковника Ньюкома!

С полдюжины шляп взметнулось в воздух, когда полковник поднялся на подножку вагона в сопровождении Фреда Бейхема и своего камердинера, нагруженных портфелями, папками, зонтами и пледами. Клайва в свите отца не было. Вскоре после пересказанного нами разговора молодой человек возвратился к жене и своим житейским обязанностям.

Мистер Пенденнис, как уже сообщалось, находился в то время в провинции, занятый тем же делом, что и полковник Ньюком. Грозивший парламенту роспуск, вопреки ожиданию, покуда еще не состоялся. Кабинет министров продолжал держаться, а следовательно и Барнс Ньюком по-прежнему заседал в палате общин, откуда дядюшке не терпелось его вытеснить. Живя вне столицы и почти не имея времени на частную переписку, я мало что знал о Клайве и его отце, разве что порой обнаруживал в газете "Пэл-Мэл", которую все еще удостаивал своим сотрудничеством Ф. Бейхем, восторженный отчет о каком-нибудь приеме в доме полковника Ньюкома; а однажды в соответствующем отделе этой газеты появилось приятное сообщение о том, что такого-то числа миссис Клайв Ньюком, проживающая в Хайд-парк-гарденз, подарила мужу сына. Клайв и сам уведомил меня об этом событии, не преминув заодно сообщить, хотя и без особой радости, о приезде "полковой дамы", своей тещи, которая вновь водворилась по сему случаю в доме дочери и в ее спальне, проявляя полную готовность позабыть все мелкие обиды, омрачавшие их прежнюю совместную жизнь.

Лора с лукавой улыбкой заметила, что, как ей кажется, Клайву самое время навестить нас, если только он не занят в банке: наш старый друг давно собирался к нам в Фэрокс, и, право же, ему было бы сейчас очень полезно подышать свежим воздухом и побыть немножко в разлуке с миссис Маккензи.

В свою очередь, мистер Пенденнис полагал, что супруга его, приглашая Клайва погостить, очень ловко выбрала момент, когда маленькая Рози не могла отлучиться из дому, поглощенная сладкими заботами материнства. Миссис Лора чистосердечно призналась, что она предпочитает видеть Клайва одного, без жены, и постоянно сожалеет, что хорошенькая Рози не отдала свое сердце капитану Хоби, к чему одно время была весьма расположена. Моя чувствительная подруга без устали обличала браки по расчету. Точно так же она трактовала и женитьбу Клайва: ее устроили старики, а молодой человек только подчинился их воле по своей сердечной доброте и сыновней покорности. Тут она неизменно обращалась к своим малюткам и заверяла этих несмышленышей, что уж они-то во всяком случае вступят в брак только по любви, каковое обещание, впрочем, не вызывало должного отклика ни у качавшегося на деревянной лошадке Артура, ни у малышки Элен, безмятежно лопотавшей на коленях у матери.

И вот Клайв приехал в Фэрокс; он глядел очень озабоченным и усталым, но уверял, что страшно рад возможности хоть немного побыть с друзьями юности. Мы показали ему все наши скромные местные достопримечательности; предоставили ему все развлечения и знакомства, доступные в нашей глуши. Я удил с ним рыбу на реке Говорке, а Лора в своем фаэтончике, запряженном маленькой лошадкой, возила его в Беймут, в Клеверинг-парк и в Чаттерис, с его знаменитым собором, попутно излагая кое-какие случаи из жизни мистера Пенденниса, проведшего свою юность в здешних местах.

Клайв от души смеялся этим рассказам; ему было у нас хорошо. Он играл с нашими детьми, которые очень его полюбили, и со вздохом говорил мне, что давно уже не был так счастлив. Его сердобольная хозяйка, слушая его, тоже вздыхала. Она не сомневалась, что счастье лишь на миг улыбнулось бедняге и что на сердце у него тяжелые заботы.

Вскоре мой школьный товарищ сделал мне кое-какие признания, которые вполне подтвердили верность Лориных догадок. О домашних делах он рассказывал мало; говорил, что мальчонка, по всеобщему признанию, крепыш, но что им всецело завладели дамы. — Сказать по чести, я просто не могу больше выносить миссис Маккензи, — рассказывал Клайв. — Но как было не уступить жене в такое время? Рози уверяла, что умрет, если при ней не будет матери, и мы, конечно, ее пригласили. Сейчас она с отцом прямо слаще сахара. Прошлую ссору свалили на меня, да я и не против — лишь бы старики ладили друг с другом.

Из этих рассказов я понял, что мистер Клайв Ньюком отнюдь не хозяин в прекрасном особняке своего отца, мечтавшего когда-то о том, как славно они заживут там все вместе.

Но больше всего меня встревожили денежные дела Клайва, когда он мне поведал о них. Все состояние полковника, а также и наследство, полученное Рози от ее доброго дядюшки, были вложены в акции Бунделкундского банка.

— А знаешь, старик оказался хорошим дельцом, — замечает Клайв. — Так разбирается в счетах — чудо! Наверно, это у него от отца: тот ведь сам сколотил себе капитал. Все Нъюкомы — отличные финансисты, один я, непутевый, только и умею, что рисовать картинки, да и то не ахти какие! — При этих словах он сбивает тростью головку чертополоха, покусывает русый ус, запускает руки в карманы и опять погружается в свои думы.

— А разве состояние твоей жены не записано за ней? — спрашивает мистер Пенденнис.

— Конечно, записано. Это ее собственность. Но полковник распоряжается всеми деньгами. Он лучше нашего понимает в финансах.

— Значит, деньги твоей жены не в руках ее опекунов?

— Мой отец — один из них. Говорю тебе: он всем и распоряжается. Все его состояние — одновременно и мое, так было и есть; я могу брать, сколько вздумаю, у него ведь в пять раз больше денег, чем у Рози. Все, что его наше, а что наше, — конечно, его; к примеру, акции Ост-Индской компании, завещанные Рози покойным дядей Джеймсом, теперь переведены на имя полковника. Он хочет войти к ним в правление, будет баллотироваться на следующих выборах, а для этого надо, чтобы он был держателем их акций. Понятно?

— Послушай, дружок, ужель у твоей жены нет собственного капитала?

— Да что ты так встревожился, — замечает Клайв. — Есть. Я сделал на ее имя вклад: перевел на нее все мое личное достояние — те три тысячи триста тридцать три фунта, шесть шиллингов и восемь пенсов, которые отец перечислил в дядюшкин банк, когда мальчиком отправили меня в Англию.

Эти сведения просто ошеломили меня, и все, что дальше рассказал мне Клайв, ничуть не способствовало моему успокоению. Наш достойный старик, возомнивший себя умелым дельцом, предпочитал действовать по своему разумению, не считаясь с законами, которых, впрочем, и не знал. Если бы с Бунделкундским банком стряслась беда, то, без сомнения, погиб бы не только весь его капитал до последнего шиллинга, но также и деньги, полученные в наследство Рози Маккензи; уцелела бы лишь его пенсия, к счастью, весьма приличная, да сто фунтов годовых от суммы, положенной Клайвом на имя жены.