Серп демонов и молот ведьм - Владимир Шибаев

– Что ж мы, совсем серые? Я у них в Агентстве министерском агентом полгода голландские писсуары с клозетами монтировал. Во работка не пыльная! Один установишь, за четыре за работу распишешься.

– Здорово, мошкара, – вдруг услышали сотрудники культуры.

На том месте, где только что двигалась холстина с ангелами, стоял, улыбаясь, танцор женских клубов господин Гуталин в плавках и перекинутых через могучие голые плечи бумажных кандалах-цепях.

– Привалили по долгу сердца. Заключенную спасать.

– Ты звонил шепотом? – сухо осведомился вохр. – А ты телефоном-то умеешь щелкать, громадный?

Гуталин обернулся мощными качаными шарами зада, и искатели увидели торчащий из плавок мобильник с мерцающим экраном.

– Всегда ношу. Мышцами набираю на спор и мелодию и номер через восьмерку. Ну, как делишки? – с деланым безразличием осведомился здоровяк, но все же кислая косая мина выплыла на гладь его лицевых мышц. – Кого в команду на биеналю берут? Меня берут? Я настрополился, тренируюсь, даже в стрип-бар два раза ходку пропустил. Теперь рву кандалы, как тузик. Хочешь поглядеть?

– После, – отказался вохр. – Меня берут на биеналь точно, как собаку-вохра подводного царства. И его берут, – вдруг сунул Горбыш палец в слесаря. Тот помялся и отступил.

– А этого за что? – в ужасе завопил загорелый под лампами, как негр, Гуталин. – Я два года в лежбище трусь, и все никак. А этот чего профармует, головоног? Он и поп-арт задом не сможет, и в плавках. Мелкий, затеряется. Его чего?

– Талант, – похлопал смущенного товарища по куртке Горбыш. – Три часа, не отрывая рожи, на батарее спит. В хлынувшем сливе один раз навзничь сутки проспал после лишнего, мок. В засаде. Понял? И ловко разводным соски у теток вмиг выкручивает.

– Слышь! – завопил стрип-перформист. – Научи, хлопец. А я тебя языком научу работать.

– Можно, – скромно согласился слесарек.

– Веди к девице, – велел вохр.

– А мне что будет с того? – поинтересовался дамский мастер, привычно оглядев умеющие сжирать купюры плавки.

– Я тебе, может, в городок Кассель его место отдам, – ткнул в подмастерье Горбыш. – Перелет бизнес-круиз, с горячей жрачкой. Езжай, хрен с собой не забудь и плавки резервные. А этот пусть здесь разводным наших разводит. Я сегодня на совещании за тебя поручился.

– Вот это понты, – заиграл мышцами Гуталин, поправляя мобильник промеж ягодиц. – Пошли срочно к заключенной. Вот это дружбан! С меня причтется.

Через пяток минут, перепрыгивая кабели и разбитые ящики, они оказались на месте. В небольшой глухой комнатушке с верхним, льющимся словно из божества светом стоял стеклянный, а скорее из толстого сантиметрового плексигласа куб без верха. Вся комната была замусорена какой-то ветошью и огрызками реквизита. На кубе вилась надпись-плакат «Блудная дочь ночи Мария с мандалиной». Сбоку внутри куба на крюке висел шмат сырого мяса, в углу прятался таз с водой. К шмату вела арт-стрелка «Тело господне», а к тазу – «Вино господне». Посередке куба на двух низких табуретах располагался гроб без крышки, драпированный, как положено, черным и красным, в бумажных цветах и с белыми тапочками в ногах. В лежбище гроба высовывалась мандолина.

Еще в углу куба, дико косясь на пришедших, сидела девушка Эльвира Хайченко и наматывала на пальцы распадающиеся космы волос.

– Проделки Акынкина, этого Робеспьера преисподней, – пожаловался Гуталин. – Только вы меня дешево не продавайте, а то этот будет на всех биеналях топтаться, а мне заработок и в стрип-клубе обрежут. Ладно, я пошел, а вы тут покалякайте. Все равно в кубе финский замок повесили на экспонат, чтобы руками не трогать, не откроешь, – и стриптизер, оглядываясь и пятясь, удалился.

– Эй, девушка хорошая, – позвал Горбыш, и Эльвира вздрогнула. – Давай выходи.

– Вы кто? – слабо молвила внучка военмора. – Вы тоже эти, спортсмены из ада?

– Мы?! – поразился Горбыш и указал на слесарька, делающего глупые улыбки, переминающегося и трущего стертый ботинок об низ брючины. – Этот всегда пьянь, спортом занимается, только когда совсем женщины нет. А сейчас превращен в главный друг твоей мамаши, госпожи Альбины Никитичны. Мы ей друзья и знакомые, вместе от водки души принимаем, – пояснил он. – А теперь посланы за вами во спасение.

– Не хочу, – тихо сказала Эльвира и сумбурно продолжила: – В рай пожарники перекрыли, везде рыщут. Любовник ада меня в стекляшку сволок. Говорит, будешь на празднике-вакханалии главная по вакху: голая в гробу с мандолиной лежать и тренькать. А кто хочет, тебе ноги раздвинет. Чтоб перформанс у тебя состоялся. А я, может, на втором месяце. Этот Акын раньше мне дороже сердца был, почек и печени, дороже святых отца и матери, школы и всея руси. Потому что нежно навсегда любил, бородатый ХУ, учитывая четырехкомнатную площадь. А теперь он враг – трахает все подряд: богачку Лизавету, еще женщину-обруч и художницу-макраме обрезанную. А меня хватает за лицо и отталкивает. Говорит – теперь в тебе жук завелся и внутри тебя ест. Я думала, никто нас с Мишей не спасет, оба погибнем, только он, потому что маг-чародей. Может вводить в жизнь зомби и мгновенно усыплять через гипноз, потому что сам исходный цыган и сын барона сто пятьдесят седьмой с молдавских холмов. Но и он теперь не спасет. Готовлюсь в ад.

– Ты, девушка, это… кончай давай, – попросил Горбыш. – У нас поручение от настоящих бывших девушек тебя вызволить, от Фирки с Альбинкой. Они, чтоб ты знала, бросились в научную обитель твоего Мишутку вытаскивать, а нас тебе поручили.

Девушка тяжело поднялась и, прихрамывая, прильнула к плексигласу.

– Мишутку несчастного? – тихо спросила она. – Мама Альбина?

– А кто еще? – удивился вохр. – Папаша ваш в газету занятый, а на мамке весь дом, хата, и сарай, и погреб, – завелся он, несколько перебарщивая и вспоминая свое. – У кого сеструха есть, тому легче, – пояснил Горбыш. – Есть об ком думать, об ком замышлять. А коли ты одинокий вол – вой сообразно. Вот мы теперь все друзья – Альбина, женская красавица Фира, барабашки и этот, – ткнул он в слесаря. – На все руки мастер. И о вас, девушков, думаем и подставляемся смертельно. Через что прошли, к вам пробиваясь – головой не понять.

– Выходи, девушка, – попросил слесарь. – Ваша мамаша для вас три дня чистоту блюла по полу и во всех местах с веником. А то боязно, и в клозет тянет.

– Я тут хожу, – обернулась к тазу дочь военморки.

– К нам ходи, – попросил Горбыш, постучав плексиглас костяшками пальцев. – Мы не спортсмены, нас Дунин контрастный душ спасает от всего.

– И от дури, и от порошка? – глядя полными слез глазами, вопросила Эля.