Дорога в два конца - Василий Масловский

Разведчикам повторять команды не нужно. Здесь люди тренированные, ловкие.

«А вдруг свои!.. Соседи тоже вели наблюдение за высотой. Возвращаются с задания, сбились с пути…»

Неизвестные совсем близко. Слышно сопение, прерывистое сдержанное дыхание, шелест травы.

— Штиль! Штиль!.. «Ну, теперь понятно!»

Группа все ближе. Гусынин повис на руке: «Поздно будет, лейтенант!»

— Пусти!..

Когда последний, семнадцатый, поравнялся с Мелешниковым, лейтенант выстрелил в него. Луг озарился бешеной пляской огней. Фигуры заметались, попятились, падали. И тут же звенящая тишина. В конце луга отозвалось эхо и тоже заглохло. Стрельба была скоротечной. Ее слышали и свои, и немцы. И те и другие знали о своих группах разведчиков на лугу и не знали, что там произошло. Молчали. Ждали.

— Ищи живого! — приказал Мелешников.

— Двое убежали!

— Неужели наповал все!

— Есть, есть живой!

Перед разведчиками стоял обезумевший человек с поднятыми руками. В воздух взлетели десятки ракет. Луг заткала густая паутина светящихся трасс, и все потонуло в грохоте разрывов. Немцы все поняли и отсекали пути отхода разведчикам, рассчитывая, наверное, взять их потом. Своя артиллерия тоже открыла ураганный огонь, заговорили «катюши». Скаты высоты и гребень ее сплошь закипели разрывами. Чад взрывчатки сползал на луг, ядовито выстилался над росной травой и цветами. Роса была крупная, холодная.

— Вперед! Вперед!

Двое подхватили пленного под руки, бросились к своим окопам. По пути на ломаном немецком языке допросили и успели узнать, что утром начнется наступление. Заспешили. В солдатской землянке допросили еще раз. Пленный сообщил, что он, Бруно Фермелло, солдат саперной роты пехотной дивизии. Вечером они получили задачу проделать в русских минных полях проходы для танков. Утром 5 июля должно начаться наступление.

4 июля, 23 часа 50 минут!

Пленного посадили в артиллерийскую машину, и через несколько минут он уже стоял перед командиром стрелковой дивизии. Через пять минут командир дивизии докладывал уже командарму, а через час Бруно Фермелло с железным крестом на груди за доблесть допрашивали уже в штабе Воронежского фронта. Показания его совпадали с показаниями вчерашнего перебежчика, словака по национальности.

В два часа ночи показания пленного знал Военный совет Воронежского фронта. Тут же, в штабе фронта, был и представитель Ставки А. М. Василевский. Пленный назвал ориентировочное время перехода в наступление немцев — четыре часа.

Что делать? Верить или не верить показаниям пленного?.. От этого зависело решение о времени запланированной артиллерийской контрподготовки. Немецкие войска уже должны занять исходное положение для наступления. А если не вышли еще? Если вообще все — ошибка?.. На карту ставилось многое, если не сказать — все.

— Что будем делать? Докладывать в Ставку или дадим приказ на проведение контрподготовки? — обратился с вопросом Ватутин к Василевскому. — Центральный фронт уже начал полчаса назад.

— Время терять не будем, Николай Федорович, Начинаем и мы. Отдавай приказ, как предусмотрено планом фронта и Ставки, а я сейчас позвоню Верховному и доложу о полученных данных и принятом решении, — ответил маршал.

Сталин предупредил Василевского: позвонил сам, сказал, что у Рокоссовского уже трудятся, выслушал и одобрил принятое решение и приказал чаще информировать его.

— Буду в Ставке ждать известий.

Ночь перестала быть ночью. В Москве тоже не спали, волновались.

В три часа сотни орудий и два полка полевой реактивной артиллерии Воронежского фронта начали контрподготовку. Море огня и раскаленного металла обрушилось на головы изготовившихся к наступлению немецких солдат и офицеров. Рушились мосты, НП, рвалась связь, превращалась в груды искореженного железа выведенная на исходные рубежи техника. Над позициями немцев встала стена земли и дыма. Ее раздвигали полотнища огня — рвались склады боеприпасов. Немецкая артиллерия начала было отвечать, но тут же смолкла. Предрассветную мглу освещали пожары, ракеты, прожектора. Немцы переполошились, усиленно освещали местность, полагая, видимо, что русские упредили их в наступлении. В три часа десять минут снова позвонил Сталин:

— Ну как? Начали?

— Начали.

— Как ведет себя противник?

Василевский доложил. После некоторого молчания и потрескивания в трубке прозвучал ответ!

— Что ж, все идет как нужно.

Взятый в середине дня пленный офицер рассказывал:

«Эти тридцать минут были настоящим кошмаром. Мы не понимали, что случилось. Обезумевшие от страха офицеры спрашивали друг друга: «Кто же собирается наступать — мы или русские?»

В три часа тридцать минут наступила тишина, В перелесках и садах стали подавать голоса распуганные птицы. Начиналось обычное утро, отравленное гарью сгоревшей взрывчатки, вывороченной земли и ожиданием. Ожиданием мучительным и тревожным. «Что, если эшелоны снарядов выпущены впустую, немцы наступать не собирались и отдыхали в укрытиях?..»

Думали и ждали все, кто был на этой земле. Молчание длилось больше двух часов. Артподготовка немцев началась в шесть часов утра. Одновременно в воздухе появилась их авиация группами по пятьдесят — сто самолетов. (На севере, в направлении Понырей, немцы начали наступление на полтора часа раньше.)

Кто-то из офицеров ворвался в штаб и, нарушая всякую субординацию, радостно закричал:

— Ура! Ожидание кончилось!

Глава 8

Как всегда по утрам, была роса; как всегда, начала побудку кукушка в вербах; радуясь новому дню и подрагивая раздвоенным хвостом, на подвесные армейские провода уселся и запел стриж; пролетела нелюдимая ворона и уронила над двором свое «кар-карр»; в соседней роще неистово галдели грачи, ублажая ненасытное потомство. Как всегда, из-за дальнего косогора медленно выкатилось красное солнце и тут же спряталось за багрово-черной вздыбленной землей. За ее толщей оно казалось неправдоподобно тусклым, рыжим и безжизненным.

Может, утро и продолжалось, как прежде, но из людей никто этого больше не замечал.

Стекла в избе, которую занимал штаб полка Казанцева, вылетели при первых же залпах, потом с треском выдрало и сами рамы. Антоновка в саду с дробным стуком посыпалась на землю, крыша осела и увлекла за собою печную трубу.

Разодранный в клочья воздух тугими волнами кидался из стороны в сторону и не находил себе места. Над двором разноголосо пели свои и немецкие снаряды. Они неслись в несколько этажей и с различной скоростью, и пение их было настолько густым и плотным, что приходилось дивиться, как они не сталкиваются там. Но снаряды, видимо, строго подчинялись закону вероятности: каждый летел по своему адресу.

Батальон Карпенко к утру сменился, отошел на вторую позицию полка. Там, где они были несколько часов назад, к небу поднялась багрово-черная стена, будто взбунтовалась и вздыбилась вся толща земли и плотиной перегородила весь небосклон.

В клубы дыма и пыли ныряли десятки самолетов. Взрывами их подбрасывало вверх как мячики. Ярусом выше чертовым колесом вертелась в мертвой схватке карусель воздушного боя. Все это со стороны походило на забавную игру.

Батальону Карпенко доставалось меньше, и солдаты с раскрытыми ртами смотрели на эту картину. Разговаривать было невозможно. Голоса тонули в торжествующем скрежете и вое железа, слитном реве авиационных моторов.

Тишина наступила внезапно. Земляная плотина постепенно опадала над степью, по которой безжалостно прошелся плуг войны, и валом пополз низкий гул, раздались характерные резкие удары пушек. В атаку шли бронированные машины буквой «Т». С воздуха атаку танков поддерживала авиация, с земли — артиллерия. Все зримое пространство перед окопами курилось короткими хвостами пыли, обозначая каждую машину. Эти хвосты сплетались в общую гриву, которая укрывала всю юго-западную часть земли и неба. А из балок выходили все новые и новые немецкие танки, и казалось, этому движению не будет конца и края. Никогда тем, кто сидел сейчас в окопах, не доводилось еще видеть такого количества железных чудовищ.

Над полем будто струна лопнула, и время остановилось.

Артиллерия поставила подвижной заградительный огонь. Из окопов батальона Карпенко хорошо видели батареи. Видели, как дергаются стволы пушек и снуют по орудийным дворикам люди. «Тигры» вначале приостановились, принюхиваясь длинными хоботами, как гончие к следу, и, оттесняя огонь и обтекая его рубежи, продолжали двигаться к окопам.

В дело вступила полковая и дивизионная артиллерия. Новые облака дыма и пыли затягивали пространство. В этом невообразимом чаду безмолвно возникали и расплывались мутно-желтые очаги огня, рвались пачки реактивных снарядов, горели легкие и средние танки немцев. «Тигры» же, как заговоренные, продолжали двигаться вперед. Вот они скрылись в противотанковом рву, выбрались из него. Рев моторов и гром выстрелов пушек толкались в плотный рыжий свод неба, удвоенные, возвращались на землю. Над окопами и батареями завис холодок ужаса и неотвратимости.