Хозяин Древа сего - Павел Виноградов

Варнава молча повернулся, взял на руки Айгу и положил ее в бутон рядом с Бекумой. Та вскрикнула и мгновенно вскочила, обняв подругу.

— Что с ней? — отчаянно спросила она, видя, что та не реагирует на горячий поток слов.

— Спит, — ответил Варнава. — Скоро проснется. Помнить ничего не будет. Не расспрашивай ее, Бекума.

— Странник… Странник…

Похоже, Бекума не в состоянии была произнести ничего больше.

Варнава поглядел на девушек, и отвернулся к Аслану.

— Тяжко возвращаться в прошлое, — сказал он.

Аслан кивнул и достал Трактат. Перед ними вновь возник черный квадрат, заполонивший этот мир. «Странник!», — долетел до них крик Бекумы, но они уже двинулись в обратный путь.

На сей раз он был гораздо более легким — белая комната почти сразу растворилась в солнечном пейзаже Шамбалы.

— Теперь к Башне? — полуутвердительно произнес Варнава.

— Туда, — кивнул тот, — куда же еще. Надеюсь, не поздно…

— Не поздно, — помотал головой Варнава.

Аслан не стал спрашивать, почему он так в этом уверен.

Озеро было очень близко, и они отправились пешком, чтобы не привлекать лишнего внимания. Спустились к лениво текущей речке, полной медлительных золотых рыбок, быстро пошли вдоль русла. Все ближе доносился плеск озерных волн, вот-вот должна была показаться сверкающая серебристая поверхность.

— Вайнава Дыевич! Какая вст`еча! — бесплотный голос раздался очень близко.

Аслан ошеломленно огляделся и схватился за меч, но Варнава успокаивающе поднял руку и чопорно поздоровался:

— Добрый день. К сожалению, мы с другом очень спешим по делу моего отца, поэтому позвольте нам продолжать путь.

— А не вы ли, батенька, учинили тут `азг`ом в п`ошлый `аз? И не с вами ли ушел ваш батюшка воевать? — вдруг злобно вопросил голос.

Варнава молчал, проклиная все на свете — этот противник был физически безопасен, но и сам недоступен для оружия. А гадостей наделать мог. Что и доказывал.

— Това`ищ Дый, това`ищ Дый, ско`ее сюда, тут конт`еволюционе`ы! — заверещал он и

стал удаляться.

Аслан, внимательно прислушиваясь, достал из сумки Трактат и с силой запустил в сторону голоса. Раздался удар и противный шлепок, будто раздавили жабу. Голосок умолк на полуслове, как обрубленный.

— Печатное слово — лучшее о`ужие п`отив этих у`одов, — прокомментировал

он.

От волнения он картавил гораздо сильнее, чем обычно, отчего речь его приобрела разительно сходство с только что пришлепнутым голосом. Быстро подошел к месту, куда упала книга, и поднял ее. Варнава лишь посмотрел уважительно.

В ускоренном темпе они добрались до озерного берега. Отсюда остров казался гораздо ближе, зато Зал Убитых еле виднелся на далеком плато. Четыре горы, подобных сидящим старцам, словно бы грозно созерцали их с высоты.

— А Дый не мухлюет с нами опять? — раздумчиво произнес Варнава, глядя в сторону Зала. — Может, это снова часть его плана?

— Вряд ли, — рассудил Аслан, — думаю, он просто-таки не в силах представить, что ты решил пожертвовать собой за Древо, а не власти ради…

Настал черед Варнавы пожать плечами:

— Мне уже все равно, Аслан, — горько признался он. — Даже кощунство, которое я должен совершить, меня не трогает — по-другому ведь нельзя. И вообще ничего больше нельзя. Дошли…

— Не совсем еще, — заметил Аслан, и они поднялись в воздух.

Полет не занял много времени, Башня стремительно вырастала перед их глазами. Они опустились у самого ее подножия и остановились у входа, словно не решаясь идти дальше.

— А чем я это сделаю? — спросил вдруг Варнава.

— Попробуй моим мечом, — сразу поняв, о чем он, ответил Аслан, — думаю, получится.

— Ты останешься безоружным, — заметил Варнава.

— Ну и что, — вскинул подбородок Аслан, — если у тебя получится, это уже не будет иметь значения. А не получится… В любом случае, я останусь с тобой до конца…

Варнава кивнул, и они быстро вошли внутрь Башни.

Заискрился чудесный Ясень.

Под ним стояла Луна…

В городе Ершалаиме: «Я хочу сам!»

— И все же я не понимаю, Иегошуа, почему ты уходишь? Теперь, когда…

— Когда что?

— Когда Он снова жив!

— Зачем тебе понимать это?

— Я хочу твоего спасения.

— А хочу ли я такого спасения, спросить меня забыл?

— Ты, что, не веришь в Его воскресение?

— Верю.

— Так что же случилось? Я не понимаю, как можно быть таким жестоковыйным…

— И не поймешь…

— Ты — как проклятые прушим! Закрываешь глаза, чтобы не видеть солнце!

— Брат, не осуждай меня. Мне очень трудно говорить об этом. Поверь, я не могу оставаться здесь…

— Но ты же понимаешь, что Он…

— Он Бог. Да, я понимаю это.

— И что?

— Я ухожу.

— Почему, ответь?!

— Ты и вправду этого хочешь? Хорошо, я скажу: потому что хочу быть богом сам! Прощай, Иошияху.

Эпизод 1

Легионеры взяли Иегошуа поздним вечером 9 нисана в дешевом лупанарии для мелких торговцев и рядовых солдат, где он скрывался после очередной казни. Тупые римляне, думал он, не станут искать его, ревнителя Израиля, в этом грязном притоне с сирийскими девками, где толклась всякая шваль. То, что ревнитель этот сам давно считал себя швалью, вряд ли могло прийти им в голову. Он лежал на грязной рогожке рядом с похрапывающей блудницей — заплатил за всю ночь, но познал ее всего раз, потому девка пользовалась случаем отоспаться — и, вроде бы, внимательно изучал при тусклом свете угасающей лампады разнообразные надписи, испещрявшие стены. Единственная, какую можно воспроизвести печатно, звучала примерно так: «Я удивляюсь тебе, стена, как могла ты не рухнуть, а продолжаешь нести надписей столько дрянных»…

На самом же деле перед его глазами настырно маячила фигура в синей греческой хламиде, за которой он весь день следовал по узким улочкам великого города, где не протолкнуться было от гомонящей толпы. Наконец, как всегда, точно почувствовав момент, когда на него никто не глядел, молниеносно вырвал из-под полы резко изогнутую на конце сику, не прерывая движения, всадил ее в спину, и сразу выдернул. Он знал, что лезвие идеально вошло под лопатку, миновало ребра и располовинило сердце. При обратном ходе изгиб все же зацепился за ребро, соскользнул, кромсая мышцы, и вышел вон вместе с потоком крови, тут же впитавшейся, впрочем, доброй тканью плаща. Презренный мытарь стал мертвым еще до того, как почувствовал боль. Это было у Золотых ворот, когда все вокруг словно обезумели.

Картина томительно возвращалась в его сознание снова и снова. Странно… Иегошуа был сикарием всего три года, но крови пролил не меньше, а то и больше, чем многие из первых «кинжальщиков», восставших против ценза Квирина, презида Сирии, по зову Иегуды из Галилеи, а после его праведной смерти ходящих за сыном его Менахемом. Он умел незаметно подойти, всадить сику так, чтобы не забрызгаться кровью, мгновенно спрятать ее в складках широких одежд и истошно закричать над свежим трупом: «Убили! Человека зарезали! Это сикарии!», пока вокруг не начинался общий гвалт, а потом незаметно раствориться в орущей людской массе.