Долгая дорога в дюнах - Олег Руднев

— Какие факты? — угрюмо спросил Артур.

— Отец ее бандит, это доказано. Я уже не говорю, что при немцах был старостой. Муж — ярый приспешник гитлеровцев.

Артур не выдержал, поднялся, подошел, стал рядом.

— Кого судили? — резко сказал он. — Отца, мужа, или ее? Ту, которая, рискуя жизнью, прятала у себя партизан. Это не факт?

— Этот факт подтверждается сегодня, — возразил длинный. — А тогда фактом было извещение о вашей гибели… твоей и Лаймона.

— А поверить ты ей не мог? Просто, по-человечески…

— Не мог, не имел права. Обвинение ей было предъявлено тяжелое — связь с бандитами. Ты понимаешь, что это значит?

— Слыхал. И о следах хромого Озолса, и о намеках Петериса накануне бандитского налета… И все-таки, разве не могло быть, что Озолс не заходил в свой дом? Хотя бы потому, что не хотел ставить дочь под удар?

Калниньш долго молчал, потом сказал:

— Не верю.

— Так же, как не верил в историю с разведчиком. Пойми, в тех условиях это был подвиг.

— Что я тебе скажу… — пожал плечами Калниньш. — Добиться пересмотра дела вот в таком новом свете будет нелегко. Даже в свете новых фактов. Но, конечно, нужно. А пока единственно реальное, что я могу тебе обещать — сделать запрос и узнать, где она находится.

— Спасибо, — не без сарказма поклонился Артур. — Мне уже один добрый дядя пообещал оказать эту услугу.

Калниньш помрачнел.

— Напрасно ты злобствуешь и к человеку придираешься. У него всю семью в Саласпилсе под корень сгубили.

Артур виновато заморгал ресницами:

— Прости, не знал.

— И вообще, я тебе скажу… Нельзя смотреть на все только через свою беду — так весь мир может показаться кошмаром.

— А как иначе прикажешь смотреть? — насупился Артур.

— Не знаю. Но только надо как-то по-иному, терпимее.

— Тебе легко рассуждать.

— Кому, мне? — губы Калниньша дрогнули.

— Извини, я не это имел в виду, — смутился Банга.

— Да какая разница, это или не это? Сказал, и уже сделал больно. А сейчас больного у всех столько… К чему ни прикоснись — всюду болит.

Черный ЗИС промчался по мосту над Москвой-рекой, миновал площадь Дзержинского, подкатил к подъезду огромного серого здания. Лосев — крепкий, спортивного склада блондин лет сорока с небольшим, в габардиновом синем плаще и мягкой шляпе, терпеливо ждал, пока дежурный проверит пропуск. У входа на этаж процедура повторилась. Молоденький офицер, строго поглядывая на посетителя, сличил его внешность с фотокарточкой на документе. Последний «фильтр» был уже в приемной. Впрочем, дежуривший там лейтенант, видимо, хорошо знал вошедшего — он с улыбкой поднялся ему навстречу:

— Здравия желаю, товарищ полковник. Проходите, Георгий Павлович вас ждет.

Козырев, хозяин кабинета — он тоже был в штатском костюме, не скрывавшем, однако, четкой офицерской выправки — выглядел озабоченным и усталым. Но гостю обрадовался, усадил в углу кабинета за круглый столик, обставленный креслами.

— Не балуешь, Владимир Семенович. Редко заглядываешь. — Он тронул клавиш селектора. — Насчет чайку распорядитесь, пожалуйста. Ну, рассказывай, повествуй. Как самочувствие, настроение?

— Настроение… — задумчиво протянул Лосев. — Планету жалко.

— А-а, ты об этом… — лицо Козырева помрачнело, он покосился на веер свежих газет, раскрытых на страницах международных новостей. Сообщения о взрыве атомной бомбы над японским городом Нагасаки были отчеркнуты красным карандашом.

Георгий Павлович встал, подошел к сейфу, достал черный пакет с пачкой фотографий, положил перед Лосевым.

— Неужели оттуда? — спросил тот.

— Хиросима.

Это были снимки города, стертого с лица земли. Лосев с волнением рассматривал их.

— Как же вам удалось?..

Козырев только пожал плечами, собрал снимки и спрятал обратно в сейф.

— Знаешь, у меня все эти дни не идет из головы фраза, брошенная, кажется, Нильсом Бором… Еще до войны, когда атомные исследования только начинались. «Мы живем на острове, сделанном из пироксилина. Но, слава богу, еще не нашли спичку, чтобы его поджечь».

Козырев замолчал, пережидая, пока вошедшая в кабинет женщина в крахмальной наколке расставляла перед ними стаканы с чаем, сахарницу, баранки.

— Спичку, — усмехнулся Лосев, когда она вышла. Мы-то все боялись, что эту спичку найдет бесноватый… А их, как видно, и за океаном пруд пруди. — Он постучал костяшками пальцев по газете. — Ни малейшей военной необходимости. Ни в первой бомбе, ни, тем более, во второй. Самураи и без того выдохлись. Да и без Германии им бы никуда не деться. За каким же дьяволом сто тысяч жертв?

— Сто пятьдесят, — уточнил Козырев. — И это, по-видимому, еще не все. А за каким дьяволом? Да все за тем же, Владимир, все за тем же. Чтобы нас с тобой припугнуть. Сначала Гитлером пугали. Теперь — вот этим. Верь слову, они своим спичечным коробком теперь долго тарахтеть будут. И не исключено, что в конце концов к нам же опять н кинутся: «Караул! Отберите спички у дурака». И будешь помогать — раз планету жалко. Ладно, пей чай. И показывай, что притащил. — Козырев кивнул на портфель.

— У тебя что, рентген? — хмыкнул Лосев.

— Нюх старой ищейки — в тон ему отшутился Козырев. — Так ведь тебя просто на чай не заманишь.

— Что верно, то верно. Все спешим, все некогда. Сегодня гляжу, а дочка-то уже невеста. Когда выросла? — вздохнул Лосев и вдруг без всякого перехода спросил: — Послушай, из твоих ребят кто-нибудь работал под такой вывеской… обер-лейтенант Отто Грюнберг?

— Отто Грюнберг? — насторожился Козырев. А в чем дело?

— Знаю, Георгий, ты не любишь, когда в твой ящик заглядывают. Но, понимаешь, тут такая история… В общем, прочти сам. — Лосев расстегнул портфель и вытащил оттуда толстую тетрадь в клеенчатом переплете.

Козырев взял тетрадь, бегло перелистал.

— Это что, из отдела проверки жалоб?

— Верховный суд запросил сведения о некоей Марте Лосберг. Действительно ли она в годы войны оказала содействие одному нашему человеку? Очевидно из твоего ведомства.

— Женщина?

— Почитай, почитай. Я сначала, когда прочел, решил, что не по адресу. Думал в Союз писателей переслать, для романа. Ан, гляжу — в роман твоих героев запутывают.

— И тебе нужен Отто Грюнберг?

— Понимаешь, она пишет, что здорово помогла ему в сорок первом. Можно сказать, спасла жизнь. Если это так, то он один может выручить ее из беды. Если, конечно…

— А что с ней?

— За Уралом, выслали.

— Понятно. Что ж, вокруг Отто Грюнберга уже секретов нет, — с болью сказал Козырев. — Ты его знаешь… Это Александр Ефимов.

— Саша? — Лосев тревожно покосился на Козырева. — Что с ним? Если не тайна?

— С ним? Мозговая опухоль. Неоперабельная, — медленно, с трудом выговорил Козырев.

— Откуда она взялась?

— Последствия ранения в голову.

— И где он сейчас? В госпитале?

— Был. А теперь у родителей, в Иркутске. Отчислен из нашей команды, к сожалению, навсегда.

Лосев долго молчал, подавленный услышанным, затем горестно сказал:

— Эх, Сашка, Сашка.

Помолчали. Козырев невесело посоветовал:

— Надо запросить дело, послать Саше ее фотографию и попросить наших в Иркутске внимательно разобраться. И чем скорее, тем лучше.

ГЛАВА 23

— В тот год осень в тайгу не спешила. Давно уж пора было зарядить ненастью, а дед Митяй с бабкой Анисьей все грелись да грелись на солнышке, благословляя позднюю теплынь. К ним подошла почтальонша:

— Здравствуйте, граждане. Отдыхаем?

— Садись, Нюра, — подвинулся дед. — Роздых-то ногам дай.

— Некогда, деда, сумка вон еще полная. Постоялица дома?

— Ай письмо принесла? — встрепенулась бабка.

— Принесла. — Нюра достала запечатанный сургучом пакет.

— Откуда? — заволновался дед. — Часом не из Москвы? Давай передам.

— Казенное, — покачала головой почтальонша. — Расписаться надо.

— Ах ты, господи… Да стирает она. Дед вон распишется, какая тебе разница? — захлопотала бабка.

— Нельзя… Лично должна.

— Вредная ты, — укорила Анисья и пошла в дом. — Марта! Марточка!

Дождавшись, когда за бабкой закроется дверь, Нюра достала из сумки еще один конверт, поменьше, украдкой сунула его деду.

Марта держала в руке пакет, не решаясь вскрыть. Надломила одну сургучную нашлепку, другую, оглянулась на Эдгара — мальчик тихонько копошился в углу возле клетки с белкой. Он был так увлечен, что не слышал, как вошла с письмом мать. А когда оглянулся, увидел, что она сидит на кровати и плачет. А на коленях у нее лежит какая-то бумага.

— Мамочка, ты что? — испуганно спросил он.

— Марта не смогла ответить — слова комом застряли в горле.

Бабка маялась нетерпением, шастала туда-сюда по горнице, хваталась то за одно, то за другое и все прислушивалась к происходящему за дверью. Наконец, не выдержала, заглянула: