Время Икс - Сергей Шевелев

Пленный находился в отдельной палатке. Войдя туда, Грюнберг увидел лежа-щего на койке человека в обгорелой летной форме с полковничьими знаками раз-личия и орденом Красного Знамени на груди. Половину его лица закрывали бинты. В бинтах были и руки, а правая нога, неестественно вывернутая — заключена в лу-бок.

— Он в сознании? — быстро спросил бригадефюрер вытянувшегося при виде вошедших пожилого капитана медицинской службы в старомодном пенсне на носу. — И вообще — как его самочувствие? С ним можно разговаривать?

— Сильные ожоги рук и правой половины лица, господин бригадефюрер. Тре-тья степень… Кроме того — сложный перелом голени правой ноги и… — врач повер-тел в руках стетоскоп, — похоже, поврежден позвоночник… Более подробный диаг-ноз дало бы детальное медицинское освидетельствование, но… — он посмотрел на Штюрмера, — господин оберштурмбанфюрер пока запретил транспортировать ране-ного в госпиталь…

— Это не просто раненый, это военнопленный, — с раздражением заметил Штюрмер. — Он — вражеский летчик, если вы не забыли… К тому же — представляю-щий для нас определенный интерес…

— Для меня — это просто страдающий человек, — тихо, но твердо сказал врач. — Согласно международной конвенции…

— Перестаньте, господа! — прервал их Грюнберг. — У нас мало времени! Так вы не ответили, доктор, — он может отвечать на вопросы или нет?

— Временами он приходит в сознание… Боли, по-видимому, очень сильные, но он старается, чтобы мы этого не заметили…

— Ясно… Вы слышите меня, господин полковник? — спросил Грюнберг на вполне сносном русском языке, присаживаясь рядом с летчиком на услужливо под-ставленный адъютантом табурет. — Назовите вашу фамилию, должность, подразде-ление…

— Это не имеет значения, — чуть слышно прошептали опухшие губы пленного, веко задрожало, и в Грюнберга уперся взгляд не закрытого бинтом глаза летчика — синего как бездонное небо. — О-о… какая честь… Чего вы хотите от меня, генерал?..

— Бригадефюрер СС… — подсказал Штюрмер.

Раненый летчик перевел взгляд на него.

— А-а… И вы здесь, господин из СД… Сразу со мной не получилось, так вы и хозяина своего привели… Генерал желает узнать о какой-то черной полусфере? А вы не считаете, что это был просто бред, бред раненого человека? В бреду, знаете, можно нагородить чего угодно…

— Бросьте, полковник! — сказал Грюнберг. — Бросьте!.. Вы в наших руках, и по-этому давайте начистоту… Вы — один из высших командиров 24-й авиадивизии рус-ских, которая базируется под Могилевом… Так?.. Ну, летели вы, во всяком случае, оттуда! Нам доподлинно известно, что неподалеку от вашего аэродрома потерпел аварию новейший советский летательный аппарат. И вы, полковник, его видели. Кроме того, вы знаете полковника контрразведки… Или как там правильно?.. Капи-тана госбезопасности Бердышева, руководящего работами по эвакуации аппарата. Его имя вы упоминали в бреду. Или это тоже, на ваш взгляд, совпадение?

Пленный промолчал и закрыл глаз. Если бы тогда только кто мог знать, что творилось в душе этого человека — полковника авиации Галузина, — героя Испании, Халхин-Гола и финской… Меньше суток назад он лично поднял в воздух послед-нюю находившуюся в его распоряжении эскадрилью и повел ее на выполнение от-ветственного задания: уничтожения немецкой переправы на Березине. И он ее вы-полнил; выполнил так, что фашисты этого долго не забудут; а на обратном пути был сбит и до последнего момента пытался тянуть горящую машину к линии фронта, а когда стало ясно, что это невозможно — покинул ее последним… И тогда, в лесу, лежа на прелых листьях со сломанной ногой и поврежденным позвоночником он, торопливо сжигая в огне зажигалки личные документы, около получаса не под-пускал к себе немецких автоматчиков, пытавшихся захватить его в плен; застрелил из пистолета унтер-офицера и двоих солдат; и лишь досадная осечка оружия по-могла фашистам, наконец, взять его… И вот, находясь без сознания, в бреду, он, похоже, наболтал лишнего, поставил под угрозу работу Бердышева и его товари-щей… Единственного, чего хотелось тогда Галузину — это умереть… Умереть, чтобы никто больше не смог от него ничего добиться…

— Говорите! — тряхнул его за плечо Грюнберг. — Если вы будете сотрудничать, то мы гарантируем вам жизнь и медицинскую помощь.

Летчик криво усмехнулся и покачал перевязанной головой.

— Вы напрасно стараетесь, генерал!.. Я ничего не знаю…

— Подумайте! — угрожающе произнес бригадефюрер. — Подумайте хорошенько, полковник! У нас есть способы заставить вас говорить… Например — вот этот!

Он кивнул Штюрмеру, и тот со всей силы крутанул заключенную в лубок ногу раненого. Сквозь крепко сжатые зубы пленного прорвался легкий стон. Доктор вздрогнул и, с осуждением посмотрев на эсэсовцев, начал теребить в руках свое пенсне.

— Зря стараетесь, генерал, — прошептал летчик. — Это не поможет…

Грюнберг резко встал.

— Оставьте его в покое, Генрих… До утра… Подумайте, мой неизвестный герой. Подумайте над тем, — стоит ли жертвовать жизнью из-за какой-то там глупых прин-ципов! Даю вам срок до утра!

Он повернулся, и в сопровождении Штюрмера с адъютантом вышел из палат-ки. Врач посмотрел им вслед задумчивым взглядом, мельком взглянул на стоящий поодаль ящик с медикаментами, а затем склонился над раненым, вновь потеряв-шим сознание от непереносимой боли.

Когда же взошло солнце, и высокопоставленные деятели СД вновь наведались в палатку, то русский пилот уже не мог отвечать на их вопросы. Он лежал мертвый на своем жестком ложе, и на его обожженных губах стояла легкая усмешка. И ни-кто никогда не узнал о том, что потрясенный немецкий врач, не желая, чтобы этот мужественный человек был подвергнут жестоким мучениям, прервал его страда-ния, введя своему пациенту смертельную дозу морфия.

— Ну что ж, — процедил тогда сквозь зубы недовольный Грюнберг. — Пойдем другим путем…

Приготовления заняли следующие двое суток. Мелкая неудача не должна бы-ла сорвать операцию "Шварцвальд". И вот теперь Грюнберг и Штюрмер вели свой ударный отряд к линии фронта…

— Когда мы будем на месте, Генрих? — поинтересовался бригадефюрер, открыв глаза.

— Осталось километра три, не более, — ответил Штюрмер, посмотрев на разло-женную карту. — Еще три километра — и мы в заданном квадрате.

Наступила ночь. Колонна продолжала движение при свете фар, но и так было видно, что пейзаж за окном постепенно менялся. Дремучий лес становился все ре-же и реже, и, наконец, впереди блеснула водная поверхность. Еще спустя десять минут колонна подошла к усиленно охраняющейся понтонной переправе.