Царевич Алексей - Николай Павленко

Из более или менее значительных лиц, привлеченных к следствию, можно назвать лишь архимандрита Рождественского монастыря во Владимире Гедеона. Он был абсолютно не причастен к побегу царевича, но стал жертвой собственной хитрости, в результате чего трижды подвергся пыткам.

Несмотря на значительное расстояние, отделявшее Рождественский монастырь от Покровского, Гедеон был частым и желанным гостем инокини Елены, которая всегда радушно принимала его. Навещая бывшую царицу, предприимчивый Гедеон, как и многие другие лица, искавшие знакомства со старицей Еленой и оказывавшие ей разного рода услуги, преследовал корыстные цели.

Знакомство Гедеона с бывшей царицей произошло в 1715 году, когда он, будучи в Москве и стремясь завести знакомства с вельможами и заручиться их поддержкой при получении более высокого сана, решил навестить Аврама Лопухина. Последний и шепнул «ко уху ево со умилением, дабы он поддержал бедных», обещая в свое время расплатиться за услугу.

Гедеон догадался, что речь идет о бывшей царице, посчитал, что игра стоит свеч, но усомнился в возможности оказать инокине и ее брату какую-либо услугу, так как ему было известно, «что при ней есть прекрепкий караул». Аврам заверил собеседника, что караул у нее «сведен давно, и не что де вашей братии, но и всяким уже людям ходить ей свободно. Бывают де у нее суздальские власти, да и сама де она ездит куды ни похочет невозбранно».

Гедеон согласился помочь бывшей царице, но на всякий случай решил странным образом обезопасить свои связи с ней.

Когда дошло до привлечения к следствию Гедеона, в его доме были обнаружены цидулки, значение которым Тимофей Палехин придал не то, на которое, по-видимому, рассчитывал Гедеон. По рассказу архимандрита, ему, когда он был в Ундове монастыре, какая-то старушка вручила бумажку. Гедеон решил, что это была просьба о поминовении усопшей, механически сунул цидулку в карман, но когда дома стал ее читать, то обнаружил просьбу, «чтоб он утешил словом погибающую от печали в Суздале и воздал ей честь и назвал бы ее целым именем, будто она будет не царевичева, но царева мать. Письмо ей тотчас сжег и никто б не видал».

Гедеон послушался совета. Будучи в Суздале, он в лицо назвал Евдокию царицею. «То де он чинил не своим хотением, но по выше писанным просительным словам Лопухина». Сам же он, Гедеон, ведал, что ей «царицей не бывать». В келье он «пивал» рейнское и церковное, был одарен бывшей царицей полотенцем. Гедеон признался, что был знаком с Досифеем, однажды даже навестил его, но «крайней любви и дружбы с ним не бывало». Образ Александра Невского он подарил Евдокии Федоровне по совету Досифея, от него же передал куль рыбы, а от себя — портище камки.

Когда Палехин донес о повинной Гедеона в Тайную канцелярию, там проявили к нему интерес и велели доставить в Москву «за крепким караулом».

Кроме того, руководитель Тайной канцелярии П. А. Толстой велел Палехину отправиться во Владимир для обыска в доме Гедеона. Там Палехин обнаружил помимо цитированной выше цидулки еще одну, написанную на клочке бумаги: «Господин архимандрит, поволь ехать к Москве совсем. Будет по тебя присылка ис Преображенского в самом царственном деле скоро, а уж тебе здесь не бывать. Пожалуй, уезжай совсем, присыльные тебя разграбят. Жаль тебя, добрый ты человек».

На вопрос Палехина, от кого это письмо, Гедеон приготовил заранее обдуманный ответ: «Подобного письма к нему ни от кого не бывало», и высказал предположение, что оно было либо адресовано его предшественнику архимандриту Иосифу, отстраненному от должности за блуд и уже умершему, либо подкинуто ему во время пожаров в монастыре в 1717 и 1719 годах. Гедеон еще раз подтвердил, что «он того письма конечно не помнит… да и имени ево, Гедеонова, в том письме не написано».

Содержание письма, как и объяснения Гедеона, вызвали у Тайной канцелярии еще больше подозрений. 6 апреля 1721 года Гедеона «за крепким караулом» доставили в Петербург. Толстой велел Ушакову добиваться от архимандрита откровенных показаний, а «буде учнет в том упрямитца, то, согласясь с правительствующим духовным Синодом, хотя и покрепче спросить не грех, однако же все предаю в ваше разсуждение». Умудренный опытом заплечных дел мастер, отличавшийся крайней жестокостью и умением добывать у колодников нужные показания, счел самым надежным способом застенок и обратился в Синод с просьбой лишить Гедеона сана. Дело было сделано, и архимандрит Гедеон в угоду Тайной канцелярии стал именоваться «расстригой Григорием».

Угроза пыток подействовала на Гедеона, однако он стал путаться в своих показаниях. Чем противоречивее были его показания, тем больше вызывали они подозрений: сначала он говорил, что первое письмо было написано его умершим племянником, затем признался, что его написал он сам по совету архимандрита Иосифа, наконец заявил, что «все то мое писанное писал с ним, Иосифом, наедине в 1718 году».

После первой пытки 25 мая 1721 года, когда расстриге Григорию было дано 25 ударов, он отрицал свою связь с Аврамом Лопухиным, но признал, что «другое письмо о выезде из монастыря писал он, устрашився келаря Павла Подлянского, своею рукою, коварством и подставкою отписывался, чтоб ево (Гедеона. — Н. П.) не можно познать было, понеже мысля на него, келаря, злобою, чтоб ево из монастыря изгнать». Второй розыск был учинен почти три недели спустя, когда раны чуть зарубцевались. Гедеону было дано девять ударов, но и их было достаточно, чтобы адская боль вынудила его признать: «А Аврам Лопухин в доме своем такие слова, что не забывай де бедных наших, кои ныне есть во странах ваших, ему, Григорию, говорил. А с первого розыску говорил то, будто Аврам того ничего о неоставлении и о протчем не говаривал, беспамятством…»

Любопытно показание расстриги Григория, характеризующее нравственный облик епископа Досифея. Оказывается, тот, будучи ростовским владыкой, советовал Гедеону прибавить в раку Александра Невского «хотя бы простых человеческих костей и голову приложить какого ни есть человека, давно умершего». У Гедеона хватило ума не воспользоваться этим советом, и он «того никогда не учинивал». Однако этим признанием расстрига Григорий еще больше отягчил свое положение, поскольку дал Тайной канцелярии повод вести розыск по новому обвинению.

Дело в том, что Петр, в связи с успешным завершением Северной войны и заключением в 1721 году Ништадтского мира, объявил амнистию, которая не коснулась Григория, так как следствие по его делу не было завершено. Расстриге довелось томиться в заточении еще год. Наконец, 20 октября 1722 года Тайная канцелярия донесла Сенату, что расстрига Григорий во всем признался и основания для его дальнейшего содержания в тюрьме исчезли. Ушаков спрашивал, как с ним быть, но Сенат с ответом не спешил. Тайная канцелярия 23 апреля 1723 года отправила новый запрос, на который три дня спустя последовал ответ: Сенат уклонился от прямого ответа, поручив Тайной канцелярии самой решить вопрос в соответствии с тем, как в подобных случаях «его императорского величества указы повелевают».