Высший вкус жизни. Выход из материальной игры - Александр Усанин

Дальше события развивались так, что я сильно пожалел, что с той регрессии осталось так мало информации. Как-то ей захотелось посмотреть фильм «Амадей». Шелли поинтересовалась, что я думаю по этому поводу. «Это твое полное право – ответил я ей, – но только учти, что, рассказывая о жизни Моцарта, ты вполне можешь однажды услышать от знатоков его жизни, что просто взяла все это из фильма».

«Меня не волнует, кто во что верит» – раздраженно заявила она в ответ. И вот Шелли и мой сын смотрят фильм, а у меня в это время телефонный деловой разговор. И вдруг я слышу истошный крик Шелли: «Идите сюда! Скорее!»

Попросив прощения у моего собеседника (который вполне с пониманием воспринял такой неожиданный финал разговора), я помчался в гостиную, где с дистанционным пультом сидела Шелли. Указывая на остановленный кадр, она с чувством превосходства воскликнула:

– Вот! Смотрите! Я же вам говорила!

И мы снова прокрутили сцену, где в свои двадцать лет Моцарт посещает императора. «Добро пожаловать, Моцарт».

– Но ему же не шесть лет. Разве не так?

– Папа, помолчи, – сказал сын. – Послушай сначала. Император продолжал:

«Моцарт, вы помните, как посещали дворец вместе с сестрой Наннерль, когда вам было шесть лет? Вам ведь тогда было всего шесть. Вы поскользнулись и упали, моя дочь подняла вас и даже поцеловала. А потом вы попросил ее выйти за вас замуж. Помните?»

Шелли повернулась ко мне со словами:

– Вы помните?!

– Да, я действительно помню. Но ты же говорила, что упала в коридоре, а император говорит, что ты упала со стула, когда сидела рядом с фортепьяно.

– В кино неверно. Я поскользнулась на полу. Вы же не верите всему, о чем говорят в газетах или по телевизору?

Я был ошарашен такой самоуверенностью. Но еще больше я удивился, когда в одной из книг о жизни великого композитора, за которые я засел после этого случая, «Моцарт: от святого к мирскому» я обнаружил свидетельства, что он действительно поскользнулся в коридоре – в точности, как утверждала Шелли! Прокручивая факты из жизни Шелли, я снова и снова натыкался на разнообразные подтверждения того, что она была Моцартом.

В пять лет Шелли отдали местной учительнице фортепиано, госпоже Челлис. Когда она впервые прикоснулась к клавишам, госпожа Челлис гордо объявила, что это потенциально самая лучшая пианистка из всех тех, кого ей приходилось видеть! Сэм, ее брат, тоже был очень перспективен… Но беда в том, что после многих занятий они так и остались на уровне подающих надежды, но технически абсолютно беспомощных исполнителей. Как музыкант, я могу подтвердить: Шелли очень одарена. Она может из головы сочинить прекрасную песню. Но, вспомнив жизнь Моцарта, в которой его блестящие музыкальные способности лишь усиливали его страдания и свелись в итоге к ранней смерти, я осознал, что сейчас эта душа просто отказывается развивать все то, что однажды стало источником стольких бед…

Однажды я читал одну из книг о жизни Моцарта (я теперь стал крупным моцартоведом). На ее последней странице меня ждал невероятный сюрприз. Там была настоящая подпись Моцарта, как две капли воды напоминавшая ту, которую так неуклюже вывела Шелли на первом сеансе регрессии. Это неправильно написанное имя красовалось на последней странице во всей своей молчаливой славе. Позже я прочитал, что Моцарт любил веселые розыгрыши, проказы и прочие хулиганства. Чтобы сводить с ума кредиторов, подписываясь, он часто намеренно коверкал свое имя: Амаде, Амадео, иногда писал на конце два или три «t», а иногда Вольфганг становился Вольферлом…

«Ты, Моцарт, недостоин сам себя!»

Одним из удивительных продолжений этой истории стали мои лекции о реинкарнации в Кембридже. Они обычно заканчивались сеансом массовой регрессии. Как-то на одной из таких лекций в Тринити-колледже (один из колледжей Кембриджа) я показал студентам обе практически не отличные подписи: ту, что сделала Шелли, и из книжки. На следующую лекцию в колледже Уолсон я по какой-то причине пришел вместе с Шелли. Прослышав про то, что «среди нас Моцарт», студенты просто затопили ее вопросами. А один поднял руку и предложил: «Почему бы нам вместо массового гипноза не погрузить в регрессию „Моцарта“?»

Я забеспокоился – мне было страшно за Шелли. А она… Она, похоже, наслаждалась всеобщим вниманием. Подняв брови, как бы делая одолжение, она любезно согласилась. В ответ раздались аплодисменты. Девушка встала и смело направилась к стулу, стоящему в центре, который я только что для нее освободил.

На мой взгляд, это было весьма легкомысленно с ее стороны. Одно дело – вспоминать свое прошлое на кушетке, в умиротворяющей тени деревьев, а другое – на публичной программе, на глазах у огромной аудитории. Мои беспокойства усилились, когда в зал вернулся один студент. Он успел сбегать в свою комнату и принес собрание писем Вольфганга Амадея Моцарта. И теперь, открыв наугад книгу, с ехидной улыбкой попросил: «Погрузите ее в это время, если сможете». – И он протянул мне открытую книгу, в которой значились дата и время письма.

Мы начали. Я отправил ее в какой-то период жизни Моцарта, чтобы она свыклась с вибрацией и окружением того времени. Потом подвел ко времени, указанному в письме. Письмо было адресовано его кузине Мари-Анне Текла – имя, которое Шелли мне никогда не называла.

– Чем ты занимаешься сейчас?

– Я пишу письмо своей кузине Мари-Анне Текла.

Я не мог удержаться, чтобы не взглянуть на юного франта-умника.

«И что он там пишет?» – хладнокровно спросил тот.

– Моцарт, что ты пишешь?

Шелли затряслась вдруг от смеха. Все сильнее и сильнее. Она схватилась за живот и стала хохотать так, что чуть не свалилась со стула. Мне пришлось прийти к ней на помощь. Когда она успокоилась, я переспросил:

– Моцарт? Что там в письме?

Прошло мгновение. Шелли нерешительно, смущаясь, ответила:

– Я описываю своей кузине несколько разных способов, как можно ходить в туалет.

На сей раз хохотал зал. «Моцарт» же сидел спокойно, не обращая ни на что внимания.

– Что-то еще, Вольфганг? Чем бы ты хотел с нами поделиться?

– Теперь я рассказываю ей о наших похождениях в одном кабачке. Мы сидим в подвале, все вино уже кончилось… (Шелли снова смеется.) И мы мочимся в пустые бутылки и оставляем все это на выпивку местным пьянчужкам.

Теперь взрыв хохота в зале. Я вернул Шелли в нормальное состояние сознания. Это было невероятно, потому что именно об этом и было написано в том письме!

Все, кто присутствовал в зале, испытали потрясение. Она дала им возможность взглянуть через кристально чистое окно в мир Моцарта.

Юноша, принесший книгу писем, театрально закрыл ее и сказал: «Либо Шелли обладает высшей ученой степенью либо она, черт побери, и есть Моцарт!»

Зал взорвался аплодисментами, а Шелли сделала реверанс.

«Где ж правота, когда священный дар,Когда бессмертный гений не в наградуЛюбви горящей, самоотверженья,Трудов, усердия, молений послан,А озаряет голову безумца,Гуляки праздного?..»

Как и многие трансперсональные терапевты, я внимательно изучаю всю информацию о переселении душ, которая содержится в древних священных писаниях. Веды помогли мне прояснить загадку смерти Моцарта. Поскольку момент оставления этого мира интересует меня не меньше, чем получение человеком нового тела, я много расспрашивал медсестер, ухаживающих за больными в последние дни их жизни. И они рассказывали, что часто уходящий человек вел себя так, будто рядом есть еще какие-то существа, – причем они появляются в самый последний момент.

Ведические источники подробно рассказывают о моменте смерти. Личности, не познавшие себя до конца и у кого в сердце осталось желание продолжать наслаждаться в этом мире, рождаются в этом мире в соответствии со своими заслугами и устремлениями. В зависимости от прожитой жизни тонкое тело по-разному освобождают из мертвого. Иногда душу осторожно и бережно извлекают из мертвого тела. А иногда, если человек причинял боль другим, Яма-дуты – посланники Ямы, главного судьи этой Вселенной, который и определит дальнейшую судьбу человеческой души, тащат ее на суд, грубо и жестоко избивая. В одном из сеансов Шелли рассказывала о последних секундах жизни Моцарта: «Уродливые полумужчины, полумонстры мгновенно вытащили меня из тела, сломали все мои пальцы, а потом один за другим вырвали все мои волосы, превратив мое тело в кровавое месиво».

Разумеется, великий композитор паинькой не был. Меня шокировал такой кровавый конец, и я хотел понять, почему именно эти части тела Моцарта стали объектом надругательств «космической полиции». Я вновь окунулся в книги и нашел описание его внешности. Она была достаточно заурядной, но у Моцарта были прекрасные изящные руки и волнистые каштановые волосы, которыми он очень гордился. И естественно, именно они и стали объектом повышенного внимания Ямадутов, задача которых освободить душу от ее чрезмерных материальных привязанностей.