Небо над бездной - Полина Дашкова

«Стало быть, я не ошиблась, – спокойно подумала Соня, – ну да, иначе и быть не могло».

Перед концертом, когда ее повели к назначенному месту, она успела прочитать на карточке, висевшей на спинке соседнего стула: «Эммануил Зигфрид фон Хот».

Глава двадцать пятая

Берлин, 1922

Федор так внимательно глядел на экран, так старался понять, что там происходит, будто пришел исключительно ради того, чтобы посмотреть фильму. Он запретил себе думать, зачем на самом деле сидит поздним вечером в последнем ряду дешевого окраинного синематографа, кого ждет, какое предстоит ему свидание.

Доктор предупредил, что фильма скверная, синематограф самый плохонький, стало быть, народу мало. Это как раз то, что нужно. Лучшего времени и места не найти.

В последнем ряду кроме Федора сидели две пожилые проститутки. Видимо, зашли погреться. От них пахло нафталином и приторными дешевыми духами. Из фойе несло уборной.

Тапер лениво перебирал клавиши расстроенного пианино. На экране показалась шикарная вилла, перед ней лужайка. На лужайке резвилась кудрявая пухлая девочка лет семи в пышном платье. Потом явились молодая дама и господин средних лет, стали по очереди обнимать и целовать девочку. «Ах, Амалия, наше любимое дитя!» – прочитал Федор мерцающую надпись.

В проеме между портьерами, отделяющими зал от фойе, задрожал луч фонаря капельдинерши. Сердце Федора больно стукнуло, во рту пересохло.

«Вот и все, – обреченно подумал он, – а еще минуту назад оставался шанс удрать».

Тревога оказалась ложной. Луч скользнул вперед, к первым рядам, и очертился в луче кто-то низенький, толстый, в пальто с меховым воротником.

На экране бородатый персонаж в черном плаще следил из кустов, как играет с куклой девочка в парке у пруда. Счастливые родители прогуливались по аллее, толстая, с добрым лицом, старушка-няня, вязала на лавочке. Никто не замечал подведенных страшных глаз, сверкающих в кустах.

«Пожалуй, удрать нельзя, – размышлял Федор, – получится глупо, доктор перестанет доверять мне и правильно сделает. Надо было сразу отказаться, а теперь поздно. Да, но чем бы я объяснил свой отказ?»

Он так нервничал, что стала побаливать голова и вполне мог бы начаться приступ. Впервые в жизни ему захотелось этого: судорог, чудовищной боли, жара. Приступ – единственная уважительная причина, по которой можно отменить предстоящее свидание.

«А если соврать, что был приступ? Я ведь рассказал Эрни, как твари контролируют мое поведение. Нет, нельзя. Невозможно. Стыдно. Это называется трусость! Почему? Вот сейчас тихо встану, выскользну из зала, исчезну в мокрой берлинской ночи. Исчезну, крадучись, как вор».

Федор поерзал в кресле, оно оглушительно заскрипело, одна из проституток повернулась и посмотрела сердито. На экране происходили душераздирающие события. Крошку Амалию похитили двое в масках, нанятые бородатым злодеем. Безутешные родители заламывали руки, рыдала няня. У ворот остановился полицейский фургон. Мрачный сыщик зачем-то разглядывал через лупу облупленный нос куклы.

Опять вспыхнул фонарный луч. Тошно сжалось солнечное сплетение. Федор повернул голову в сторону портьер и луча. Луч плясал, в нем крутились пылинки. Две фигуры, мужская и женская, проследовали вперед и уселись с краю, в третьем ряду.

«Прошло десять лет, – прочитал Федор на экране и подумал: – Что, если фильма кончится, а он так и не появится? Он ведь рискует не меньше моего, вдруг обнаружил слежку и не сумел оторваться?»

Фильма продолжалась. По аллее живописного кладбища семенил старик, одетый с иголочки, постукивал перед собой тонкой тростью. Глаза старика были закрыты. Под руку его поддерживала толстая старушка с добрым лицом. Они остановились у большого красивого памятника, старик отдал тросточку старушке, принялся ощупывать и целовать камень. Появились титры.

«Дорогая, ты умерла от горя, я ослеп от слез, но обещаю, что найду нашу бедную дочь! Верю, она жива!»

В следующем кадре скромно одетая девушка стучала в дверь виллы. Старушка открыла и впустила ее.

«Да, нам не обойтись без сиделки, господин очень болен, я стара».

Потом появился какой-то новый персонаж, щеголь с усиками, он расхаживал по нарядной гостиной, присаживался к столу, картинно отставив ногу, писал что-то, запечатывал конверт и таращил глаза.

Старик лежал в постели. Девушка клала ему компресс на лоб. Старушка сидела рядом в кресле, взволнованно читала письмо.

«Мой господин, вы потеряли дочь, но нашелся ваш племянник, теперь вы не одиноки!» – объяснили титры бурный монолог старушки.

Федор почти сразу догадался, что бедная девушка-сиделка и есть Амалия, а щеголь – тот самый злодей, только без бороды. Он организовал похищение, чтобы в будущем завладеть наследством. Теперь план его мог сорваться, он придумал новое злодеяние, решил отравить старика и обвинить в убийстве девушку. Когда щеголь стал капать в стакан из флакона, на котором был нарисован череп с костями, по залу опять скользнул дрожащий луч фонарика. Капельдинерша осветила на миг последний ряд, тот, где сидел Федор. Скрипнуло соседнее кресло.

– Добрый вечер, Федя. Простите, я опоздал, – произнес по-русски знакомый голос.

– Здравствуйте, Павел Николаевич, – шепотом ответил Федор и повернулся.

Даже в темноте было видно, как изменился Данилов. Похудел, постарел. Коротко остриженные волосы стали совершенно белыми.

– Как ваше ранение? – спросил Федор, лишь бы что-то сказать, потому что, поздоровавшись, они замолчали надолго, и молчание это казалось невыносимым.

– Ерунда, царапина. Ни письма, ни фотографии, ничего не привезли?

Грянуло фортепиано, задремавший тапер вдруг встрепенулся и бешено заколотил по клавишам, на экране девушка и старик обливались слезами радости, наконец узнав, что они близкие родственники. Зловещий стакан с ядом стоял на столике у кровати.

– Простите, я не предполагал, что мы с вами встретимся, – прошептал Федор.

Амалия тяжело дышала, заламывала руки, таращила глаза, не хуже злодея щеголя. Старушка рассказывала ей, как страдали родители, когда исчезла дочь.

«От горя матушка скончалась, а отец ослеп».

Федор тупо, упорно глядел в экран. Данилов тоже, как будто оба они пришли сюда ради этой мелодрамы.

– Кто из нас больше рискует, как думаете? – спросил Данилов.

– Не знаю. Мы оба одинаково.

– Все-таки вы немного больше. За вами очень плотное наблюдение, мой человек засек двоих. Один провокатор ЧК, он приходил к вам в пансион. Второй работает на Радека. Что от вас нужно Радеку?

– Ему нужна информация, которую я получил от доктора. Мы ехали с ним в соседних купе. Он ведет какую-то свою, отдельную игру. Пригрозил, что, если я не сдам информацию, меня убьют.

– Что вы решили?

– Он проходимец, ничего от меня не получит.

Тапер ударил по клавишам так, что зазвенело в ушах.

– Черт с ним, с Радеком, у нас мало времени, прошу вас, хотя бы два слова, – хрипло прошептал Данилов.

На экране заплаканная Амалия взяла стакан, держала его в руке, и было непонятно, что она собирается делать, поить старика или сама будет пить. А тапер не унимался, бренчал изо всех сил. Федору пришлось придвинуться ближе, чтобы Данилов его услышал.

– Миша сильно вырос, уже знает буквы и цифры. В восемнадцатом было ужасно, подселили сумасшедшего комиссара, он расстрелял лабораторию, чуть не убил Михаила Владимировича. Но теперь все хорошо. Таня переболела тифом, очень ослабла, мы опасались осложнений, но теперь все хорошо. Андрюша бросил учебу, пережил сложную первую любовь, увлекся актрисой, в театре рисовал афиши и декорации. Айрис, довольно известная актриса, значительно старше него. Он иногда приходил домой пьяный. Михаил Владимирович и Таня измучились с ним. Но потом он разочаровался в этой Айрис, из театра уволился и больше не пьет. Учится живописи.

– И теперь все хорошо? – с усмешкой прошептал Данилов.

– Они живы, здоровы, сыты. Разве этого мало?

– Есть возможность вывезти их легально?

– Нет.

– Но Ленин стал выпускать людей.

– Высылать. Очень выборочно. Михаила Владимировича он не отпустит ни за что.

– Значит, надо вывезти их нелегально, через Финский залив.

– Слишком опасно.

– Ерунда, – Данилов упрямо помотал головой, – это всего лишь вопрос денег. Расценки известны, у меня есть нужная сумма.

Амалия все держала стакан, сама не пила, старику не давала. Старушка разговаривала по телефону. Тапер устал барабанить, лениво перебирал клавиши.

Федор прилип взглядом к экрану, однако совершенно перестал понимать, что там происходит. Данилов смотрел на него и ждал.

– Михаила Владимировича не удастся вывезти ни за какие деньги. Его охраняют, за ним следят, – наконец прошептал Федор, – а Таня без отца не поедет.

Пианино опять громко задребезжало. Дело шло к развязке. У постели старика стоял самозваный племянник. Амалия мирно беседовала с ним, уже поднесла к губам отраву, но так и не глотнула, вдруг вытаращила глаза, уронила стакан и хлопнулась со стула на пол.