Птичий путь - Сергей Алексеев

Серые тени выступили из сумрака и тоже перевоплотились в людей, выстроившись шпалерами от причальной лестницы до дверей музея. И оттуда навстречу выпорхнула экскурсоводша. Она что-то залепетала вполголоса, однако быстро смолкла, и послышался стук ее каблучков – повела гостя внутрь. Его помощник остался на крыльце и как-то нервно заходил взад-вперед, словно запертый шеренгами охранников.

И лишь тогда в музее загорелся свет, но не в залах – все этажи оставались темными, – а только на парадной лестнице. Сколота подмывало вытолкнуть фанеру из сегмента заколоченного окна и проникнуть внутрь, поскольку выбираться из укрытия на глазах помощника и охраны вокруг крыльца было рискованно. Он уже ногу вставил в нишу и удержался в последний момент: можно было внезапно возникнуть на пути важного лица и наделать переполоха. Кто знает, где сейчас оно находится, это лицо? Ковровая дорожка глушит шаги, не слышно даже цоканья каблучков экскурсоводши…

Он выждал минут пять, косясь на заветные окна третьего этажа, где света вроде стало побольше, и напряженная обстановка внизу несколько разрядилась. Помощник перестал маячить возле парадной двери, спустился с крыльца и устроился на скамеечке. Охранники отступили в тень и снова обратились в серые призраки, однако свет в залах так и не зажегся. То есть забытые вещи ночного гостя не интересовали, а значит, он явился конкретно к Стратигу.

В косо освещенном пространстве каминного зала двигались тени.

Сколот осторожно развернулся и, удерживаясь за шуршащий жестяной слив подоконника, прильнул к стеклу. Ночной посетитель сидел уже в грубом, однако похожем на тронное кресле, покрытом медвежьей шкурой, и нервно болтал ногами, не достающими пола, – словно искал опору. Они о чем-то разговаривали, но двойные рамы не пропускали ни звука, и видно было, как у гостя напряженно бегают глаза и шевелятся обесцвеченные губы.

И вдруг Стратиг переступил ногами, встал вполоборота к камину – оказалось, что в дополнение к театральному плащу у него в руках еще и длинная палка в виде посоха. Ничего подобного вершитель судеб не носил, посохов и прочих атрибутов власти в руки не брал; наоборот, одевался всегда просто, без всяких вычурностей, а когда встречал Сколота после возвращения с Тариг, вообще вышел в спортивном костюме и домашних тапочках. Похоже, в директорской квартире плохо топили, из-за высоких потолков в гостиной вообще руки стыли, поэтому на плечи Стратига всегда было наброшено что-нибудь теплое – полушубок, меховая безрукавка или плед, и греться он любил у огня. Но чего ради сейчас, в июльскую жару, затопил камин? Если только для антуража…

Важный гость сосредоточенно о чем-то говорил, Стратиг слушал, изредка кивал, но когда его что-то привлекло в речи, неспешно повернул голову, и Сколот сначала отметил: вершитель судеб бороду носил совсем короткую, причем всегда подстриженную и подбритую, здесь же длинная и по-старинному расчесанная «козой», на две пряди книзу…

И мгновением позже вдруг пробила мысль – да это ведь не Стратиг! Похожестей много: сухое, властное лицо, возраст, фигура, манера держаться, слушать. Все очень знакомо, узнаваемо – и несмотря на сходство, перед камином стоял совсем другой человек! Человек, изображающий вершителя судеб, но не вершитель и не его двойник.

Эх, если бы еще услышать голос! Имея совершенный музыкальный слух, Сколот в один миг отличил бы его звучание и речевые интонации, а тут, как в немом кино, приходится лишь догадываться, о чем они ведут беседу, считывать эмоциональный ряд. Кажется, разговор идет нелегкий, важное лицо что-то требует, однако не совсем уверенно, полупросяще и от волнения, забывшись, все время болтает ногами, словно бежит на месте; этот лжестратиг не соглашается и как-то очень уж по-актерски тянет долгие паузы и потом отвечает односложно, иногда даже несколько надменно, как хозяин положения.

Сколот перенес одну ногу со скользкой головы атлета на его воздетую руку, дотянулся и прильнул ухом к стеклу. Нет, говорят негромко, не вызывают переводимых вибраций, просто шум, да еще дрова трещат в камине…

Важный гость достал записную книжку, а его собеседник отвернулся к огню, стал что-то диктовать, помешивая посохом головни (совсем уж какое-то неуместное действие – рядом торчат рукоятки топочных инструментов…), и, видимо, сказал нечто такое, отчего гость напрягся, с сожалением спрятал ручку и откинулся на спинку кресла.

Судя по мимике и движению губ, он вымолвил слово «неприемлемо».

А потом несколько минут что-то старательно объяснял, размахивая записной книжкой, отчего и так напряженное лицо его и бегающие глаза сделались виноватыми. Чувствовалось, что разговор для него неприятный и даже мучительный, а тут еще лжестратиг пристукнул обгоревшим в камине посохом и выбил сноп искр. Гость поджал губы, спрыгнул с кресла и, ощутив наконец-то опору под ногами, стремительно удалился в темный дверной проем.

Аудиенция закончилась.

Сколот отлип от окна, спустился на плечи атлета. Смысл только что увиденного был не ясен, в музее зачем-то устроили представление, можно сказать, сыграли спектакль тайной встречи и переговоров, подсунув ненастоящего Стратига. Может, с подлинным что-то случилось, поэтому предъявили ложного? Но устроить подобное молодая экскурсоводша не могла, тем паче в кратчайший срок, аврально – еще вчера в музее никого не ждали; такое по плечу лишь самому́ вершителю судеб. Возможно, он и в самом деле находится в Китае, а важный гость потребовал немедленной встречи. И ее получил…

Помощник, видимо, был на радиосвязи или почуял приближение шефа и оказался на крыльце за несколько секунд до того, как парадная дверь распахнулась. Лампочки над крыльцом в тот же миг погасли, но причальная лестница еще светилась. Обратно они спускались быстро, плечо к плечу, между шпалер серых стражников, которые прикрывали их еще и сзади, словно опасались выстрела в спину. Охрана тут же растворялась во тьме вместе с угасающими фонариками на перилах. Освещенная яхта тоже погрузилась в сумрак и немедленно отвалила от причала, даже не включив прожектора и габаритных огней.

Прошла всего минута или чуть больше, и на территории музея стало тихо, как было все прошлые ночи. Сколот спустился к себе под карниз и хотел уж скользнуть по колоннам вниз, однако вновь распахнулась парадная дверь, на крыльцо кто-то вышел, и раздался очень знакомый, но совершенно забытый голос:

– Эй, а свет-то включи! Посмотреть на него хочу!

Сколот лихорадочно вспоминал, кому может принадлежать насмешливый, непринужденный басок. Когда парадное осветилось, он рассмотрел того же самого подставного вершителя судеб, который теперь стоял с задранной головой и был уже без всяких театральных нарядов, в зеленой брезентовой ветровке и берете.