Молот и наковальня - Гарри Тёртлдав

Едва взглянув на уродливого, покрытого какими-то клочьями шерсти конька-горбунка, императорские конюхи в ужасе отвергли подобную идею. Маниакис уже собирался выступить в поход, и времени настаивать у него не было. Но когда он вернется, надо будет вспомнить об этом…

Несмотря на разруху, воцарившуюся в большей части западных провинций, фермеры на ближнем к Видессу побережье продолжали жить размеренным, казалось бы, раз навсегда заведенным порядком. Теплый влажный воздух и тучная земля позволяли собирать по два урожая в год, так что даже после уплаты всех налогов оставалось достаточно продовольствия, чтобы вести сытую, безбедную жизнь. Крестьяне не представляли себе ни что такое голод, ни что такое вторжение войск Царя Царей Макурана.

Мужчины в одних набедренных повязках и женщины в легких, едва доходивших до колен льняных рубашках продолжали трудиться на своих зеленеющих полях. Солдаты, двигавшиеся по дороге, вьющейся между этих полей, казались крестьянам пришельцами из другого мира, не имеющего к ним никакого отношения.

Маниакис разослал вестников впереди своей маленькой армии и по обе стороны от дороги, по которой она двигалась. Вестники призывали молодых мужчин присоединиться к войску и помочь Автократору Видессии вышвырнуть захватчиков из пределов империи. Но на каждой лагерной стоянке к его силам присоединялась лишь жалкая горстка тех, кто пожелал стать защитником своей родины. Маниакис выдавал им лошадей, оружие, доспехи… Что толку! Он легко мог обеспечить всем этим впятеро большее пополнение.

На третий вечер после отбытия из Видесса он подошел к очередной кучке вновь прибывших рекрутов и спросил:

— Если я попрошу вас вернуться в свои селения, чтобы позвать ваших друзей, сможете ли вы проделать такую работу лучше, чем мои вербовщики? — Он вознес беззвучную молитву Фосу в надежде услышать «да».

Но его новые солдаты все как один замотали головами, а один из них, более разбитной, хлопнул себя по пузу и ответил:

— Прошу прощения, величайший, но в здешних краях у всех сытое брюхо. А твоим солдатам частенько приходится голодать.

Парень говорил правду. Маниакис давно заметил: люди, готовые сделать военное ремесло своей профессией, чаще всего были из тех, кто так или иначе потерял свою ферму либо не сумел получить с нее достаточный для содержания семьи доход.

— Хорошо, — сказал он парню. — Глядя на твое пузо, оголодавшим тебя не назовешь. В таком случае зачем ты здесь?

— Затем, что, если не разбить макуранцев где-то в другом месте, очень скоро придется сражаться с ними на своей собственной земле, — ответил тот. — Беда в том, что большинство людей не в состоянии заглянуть в будущее дальше чем на пару дней.

— Ты не представляешь себе, насколько ты прав, — с чувством проговорил Маниакис. — Наверно, следовало бы отослать тебя в Видесс и сделать советником или казначеем. Использовать тебя как простого солдата просто расточительство. Как тебя зовут?

— Меня? Химерий, величайший, — растерянно ответил молодой фермер. — Неужели ты говоришь серьезно? На всякий случай должен сразу сказать тебе, что я не могу ни прочесть, ни написать даже собственного имени.

— Это меняет дело, — согласился Маниакис. — Наверно, лучше тебе остаться в армии, Химерий. Но я стану за тобой приглядывать. Все же мне очень хотелось бы, чтобы ты и твои друзья уговорили своих братьев и других родственников присоединиться к моему войску.

— Скатертью дорога — вот что сказал мне на прощание двоюродный брат, — ответил Химерий, сплюнув на землю, чтобы показать, какого он мнения о своем родственнике. — Он давно положил глаз на мой клочок земли. Но если я вернусь и обнаружу, что он плохо ухаживал за моим наделом, ох и попляшет же у меня этот жирный ленивый сын осла! — Фермер хохотнул. — Как ты понимаешь, величайший, он приходится мне родичем со стороны матери.

Один из новобранцев, скорее всего, знавший Химерия раньше, ткнул его локтем под ребра:

— Послушай, если ты сможешь сражаться так же ловко, как болтаешь, эти макуранцы наверняка уже бегут со всех ног к себе домой!

Под всеобщий хохот Химерий осыпал своего приятеля с ног до головы отборной бранью, аккуратно перемыв тому все косточки до единой. Маниакис не выдержал и тоже захохотал. Но стоило ему отойти от лагерного костра, где сидели рекруты, как его лицо снова помрачнело. Пусть даже случайно окажется, что Химерий в бою стоит пятерых; и все равно было бы куда лучше, если бы молодой фермер привел с собой еще пятерых парней. Однако этого не случилось. А раз так, Маниакису будет гораздо труднее противостоять макуранцам, чем он предполагал, покидая столицу.

Аранд лениво нес по прибрежной низменности свои замутненные илом воды. Когда чуть выше по течению оказывалась какая-нибудь деревушка, от реки начинало явственно тянуть сбрасываемыми прямо в нее отбросами. Маниакис давно взял за правило никогда не вставать лагерем в таких местах, где вода дурно пахла. Ему уже случалось видеть армии, таявшие, как снег под лучами весеннего солнца, в результате повального кровавого поноса. В таких случаях некоторые воины умирали, оставшиеся в живых мало чего стоили как бойцы, а те, кого болезнь лишь коснулась, в страхе разбегались по домам.

— Если у наших людей начнется понос, мы погибли, — сказал он Парсманию. — Подобная болезнь распространяется так быстро, что никакие маги-врачеватели не в силах ее остановить.

— Ты не сообщил мне ничего нового, брат мой… ах да, величайший, — ответил тот. — Единственное доброе слово, какое я могу сказать о Иверионе, где мне пришлось проторчать незнамо сколько времени, так это что там всегда хорошая вода. Думаю, это одна из основных причин, почему именно там стоял наш полк.

— Значит, больше ничего хорошего об Иверионе ты сказать не можешь? — переспросил Маниакис. — Придется припомнить тебе твои слова, когда придет время и я увижу твою жену. Интересно, что тогда скажет она?

— Без сомнения, нечто весьма захватывающее и достопамятное, — ответил Парсманий. — Зенония многих поразила меткостью своих высказываний по любому поводу.

— Она отважная женщина, раз решилась выйти замуж за одного из нас, — сказал Маниакис. — Тот, кто считает, что наш род состоит сплошь из робких, застенчивых людей, просто еще с нами не встречался. — В голосе Автократора прозвучал легкий оттенок гордости. В конце концов, репутация не слишком уживчивого, никому не дающего спуску человека не самая плохая вещь в мире.

Парсманий улыбнулся и кивнул в знак согласия, потом спросил: