Кровавые сны - Станислав Блейк

Биверманс немного подумал, но потом, оценив готовность инквизитора быть объективным, встал и кивнул ему:

— Пойдемте прямо сейчас, святой отец, вы сумели разжечь мое любопытство. Это ведь вы несколько лет назад сумели обезвредить целую стаю оборотней в районе Утрехта?

— Мы с отцом Бертрамом в те годы сумели составить себе репутацию не только грозных, но и справедливых борцов с духовными преступлениями. — Кунц уже поднялся, готовый следовать в подземелье ратуши, где содержались преступники. — Признаться, я рад, что вы, почтенный бургомистр, тоже видите незаурядность этих преступлений, и не спрашиваете, какое отношение имеет инквизиция к убийствам в Брюгге.

— Лишь глупец стал бы отрицать огромный опыт, наработанный веками Святым Официумом в отношении происков врага рода человеческого. — Они ступили на лестницу, достаточно широкую, чтобы идти по ней рядом. — Если бы Римская курия спокойно отнеслась к тому, что у последователей Лютера и Кальвина, так же, как и у католиков, не растут копыта на ногах, в Нижних Землях давно воцарился бы мир. Его величеству следовало бы сэкономить на жаловании войск и не присылать к нам Альбу.

— Весьма смело вы беретесь критиковать короля и давать ему советы, — Кунц удивленно взглянул на уверенное лицо бургомистра.

— Времена изменились, господин инквизитор, — с убежденностью произнес Кирстен Биверманс. — Когда слишком уж много людей начинают думать так, как я, верховным властям приходится отводить глаза, делая вид, будто они ничего не слышали. Да и кто сейчас эти самые власти в Семнадцати провинциях? Блистательный Хуан Австрийский, который не торопится почтить присутствием вверенные ему земли? Испанские коменданты городов, которые приказывают подчиненным не передвигаться менее чем отрядами по четыре-пять человек? Может быть, синьор Херонимо де Рода, который, оставшись единственным испанцем в Государственном Совете после смерти Хуана де Варгаса, самочинно провозгласил себя наместником Нижних Земель, ожидая, что поставленный перед фактом король утвердит его кандидатуру? Дона Херонимо при известном стечении обстоятельств даже могут утвердить, хоть я и сомневаюсь в этом, — они ступили на узкую лестницу, ведущую в подземелье, и бургомистр жестом пропустил инквизитора вперед, чтобы дальше обращаться к его лысому затылку. — Но кто наполнит казну налогами, святой отец? Кто запустит вновь торговлю и мануфактуры? Дон Херонимо излишне самонадеян, если полагает себя способным на это.

— Неужели нет никого, кто справился бы с этой задачей? — Кунц спросил затхлый полусумрак подвала, откуда возникли коричневые лица выступивших навстречу охранников.

— Если один такой человек, — Биверманс приказал открыть решетку, ведущую к камерам. — Собственно, этот человек известен всем. Если он прикажет платить налоги, народ заплатит. Если он прикажет собрать армию, армия соберется, и в море выйдет лучший в мире флот. Если он велит подняться на крепостные стены, горожане ценой собственных жизней не впустят испанцев, как они сделали в Лейдене и Алкмааре.

— Вы говорите о принце Виллеме Оранском?

— Кто я такой, чтобы рассуждать о принцах, королях и понтифике? — бургомистр указал на тщедушного беловолосого паренька, который морщился от света факелов в руках охраны. — Я говорю только о Доминике Флипкенсе, который перед вами.

— Прикажите отвести арестанта в комнату для допросов, господин Биверманс, — Кунц понял, что бургомистр сказал ему ровно столько, сколько сам считал нужным. — Пусть парня напоят и свяжут руки, а рядом пусть стоит палач. Я не предполагаю прибегать к пытке, но лучше, чтобы арестованный боялся. И, пожалуйста, распорядитесь пропустить туда же еще пятерых людей, которые как раз сейчас ожидают на площади. В течение ближайшего часа я надеюсь прилюдно изобличить оборотня из Брюгге, положив финал этой печальной истории с убийствами.

Глава XXV,

в которой трудный путь друзей на запад продолжается, Феликс ван Бролин встречается с той, кого ему пророчили остерегаться, а Кунц Гакке получает награду за труды.

В Лемберг, по-русски называемый Львовом, вошли через Галицкие ворота, сразу за которыми располагался бернардинский монастырь и деревянная церковь. Феликс, не заезжая на постоялый двор, отправился к исповеди, так он соскучился по католическому обряду, которого был лишен столько времени. Отец Иеронимус, заставлявший их работать в скриптории князя Заславского, мог в иных обстоятельствах удовлетворить жажду души ван Бролина, однако, исповедоваться человеку, удерживающему их в плену, даже не пришло в голову Феликса, на которой кудрявые волосы успели отрасти до ушей.

История двухлетних скитаний по русским землям была не столько перечнем грехов молодого ван Бролина, сколько дружеской беседой, повестью о диковинах и чудесах, последним из которых была встреча с маленькой провидицей Ярославой. Друзья проводили девочку вместе с ее матерью и братом до ближайшей не разоренной деревни, где их принял под покровительство поп-схизматик.

— Не выражай свое восхищение так уж непосредственно, сын мой, — увещевал Феликса львовский бернардинец. — Бывает, что планы Господа могут внезапно открыться невинному чистому существу, но верить в колдуний, гадалок и ясновидящих есть прямая ересь. Об этом весьма недвусмысленно говорится даже и в катехизисе, где доброму католику подобает уповать на Господа и Провидение, не доверяясь магии, пусть даже и направленной к добру.

Феликс и не ожидал каких-либо откровений из уст исповедника, поэтому решил, что не стоит заставлять оставленного с лошадьми Габри ждать его еще дольше. Услышав последнее ego te absolvo,[51]ван Бролин в последний раз перекрестился и выскочил на Глинскую улицу. Оказалось, его беспокойство о друге имело под собой основания — какие-то то ли подмастерья, то ли бездельничающие отроки окружили Габри, деловито роясь в седельных сумках. Эх, пошла насмарку моя исповедь, раздраженно подумал Феликс, сваливая ударом в ухо самого наглого из приставших к другу «молодыкив», как они звались на местном диалекте русского языка. Пришлось отвесить еще пару затрещин, свернуть кому-то челюсть и выбить несколько зубов, пока «молодыкам» не стало ясно, что расклад сил перестал им благоприятствовать.

— Давай покинем этот город, — тоскливо сказал Габри, когда пространство вокруг них, наконец, опустело, — вдруг они приведут пополнение, или папаша одного из этих мерзавцев — местный профос.

Феликс глянул в пасмурное небо, тяжело вздохнул и согласился: Габри было значительно тяжелее в этом путешествии, чем ему, поэтому следовало использовать каждую возможность двигаться на запад, не задерживаясь в городах с их дорогими постоялыми дворами, рынками и конюшнями. К тому же татарские лошадки не были знакомы с подковами, и Феликс боялся, что их копыта не выдержат булыжных и каменных мостовых. Он и так волновался, что в условиях постоянной осенней сырости копыта загниют, и время от времени проверял состояние лошадиных ног, срезая уведенным из замка ножом лишнюю роговую поверхность по периметру копыт. По счастью, глубоких трещин пока не появлялось, и неприхотливые мохногривые коньки не быстро, но уверенно приближались к встающим на западе лесистым горам. Дорога на Краков проходила в основном по невысоким предгорьям, и двое друзей, якобы следующих в Ягеллонский университет, как они говорили всем встречным и попутчикам, приближались к столице Польского королевства, но вскоре им повстречались киевские купцы, которые бежали на восток от свирепствующей в Кракове чумы. Феликс был готов снова рискнуть собственной шкурой, как он уже делал, опекая больного оспой Габри, но именно мысль о рябом друге остановила его, заставив повернуть к юго-западу, — если многие еще как-то переживали оспу, то победить чуму шансов у людей того времени не было. В горных лесах по слухам водились злобные и жестокие существа, вроде тех же упырей и кобольдов, но не обходилось и без добрых людей, несколько раз дававших приют путешественникам, особенно драгоценный в ненастные ночи.

Объясняться с крестьянами становилось все труднее, поскольку славянские наречия местных жителей очень сильно отличались от московского языка, усвоенного друзьями. Так же мало помогала латынь, поскольку в горных деревнях ею владели даже не все священники. Правда, однажды их приветливо встретили в замке, хозяин которого говорил по-немецки, а в другой раз жители маленького села, расположенного в скалах, кое-как сумели донести до них, что в округе по ночам шалят «неспокойные» мертвяки. Вроде бы недавно похороненная бабка приютившего путников хозяина в полнолуние наведывается в свой бывший дом, желая забрать с собой внучат, и одного из пяти уже успела похитить.

Друзья не сильно-то верили в россказни безграмотных крестьян, однако благодарили их за кров. Феликс нередко рассчитывался за гостеприимство тушкой тетерева или зайца, добытого накануне в ночь, когда им приходилось засыпать у костра. Это была весьма щедрая плата за ночлег в сенях или в хлеву, рядом со скотиной, за горшок похлебки или каши, да ломоть хлеба.