Я, Елизавета - Розалин Майлз

Ибо на устах у каждого было: «Какие вести из Франции?» А за этим скрывался другой вопрос:

«Какие вести о королеве?»

– Без сомнения. Ее Величество ждет далеко не радушный прием, – обнадеживал Сесил. – С пяти лет она не бывала на родине, не знает ни слова по-английски и по-шотландски, а шотландские лорды сейчас на коне и Римская Церковь низвергнута.

Однако я была слишком наслышана об ее умении побеждать, чтобы тешиться подобными надеждами. И я знала, что Божья битва еще не закончена. «Любой поворот событий не сулит Англии ничего хорошего! – яростно возражала я. – Если ее встретят мирно, если народ примет ее саму и ее римскую веру, мы получим форпост Ватикана на наших северных границах! А если шотландцы восстанут против ее французских повадок и папизма, мы получим мятеж и войну у самых своих рубежей!»

Всю жизнь Мария была мне как кость в горле, но даже я не пожелала бы ей приема, ждавшего ее на родине!

– Вот ведь паскудный народ – шотландцы! – взорвался, прознав о визите, старый лорд Парр, маркиз Нордгемптон, брат покойной дамы Екатерины.

Она высадилась в Эдинбурге, а там громогласный Нокс уже вовсю поносил ее на улицах – ликовал по поводу ее утрат, смерти мужа и свекра, – кричал, что «Господь десницею Своею поразил смрадный род, с которым она спозналась, одного в око, другого в ухо!»

Однажды в Холлирудском дворце она потребовала музыки: кашляющие деревянные духовые, визжащие скрипки и воющие ребеки вызвали у ее французской свиты отчаянный хохот.

Она попыталась создать совет лордов. Я-то считала, что мне очень не повезло с полудюжиной тайных католиков среди моих двадцати советников, но у нее из двенадцати лордов двенадцать оказались несгибаемыми протестантами и все, как один, ополчились против нее. В первый же вечер на родной земле, когда она заказала приватную мессу, чтобы возблагодарить Бога за счастливое завершение дальнего плавания, чернь на улитках взбунтовалась.

Однако вот ведь женское сердце! Спустя несколько дней после высадки в Шотландии донесли нам Сесиловы «глаза» (иные из них видели ее письма в то самое время, когда она – или они – их писали), она уже искала нового мужа по всему свету.

– Она хочет выйти за?.. – выдохнула я, в ужасе пренебрегая грамматикой, ошеломленная немыслимостью сообщения Сесила. – За дона Карлоса? За этого испанского инфанта, нет, за это чудовище, Филиппова наследника?

«И моего отвергнутого жениха», – подумала я не без злого удовлетворения, ведь меня за него сватали еще в Мариино царствование. Теперь мой несостоявшийся жених уже не дитя, а юноша, физический и умственный урод, причем еще неизвестно, что хуже.

Известно ли это Марии? И важно ли?

А Филиппу?

Он взял себе жену-француженку, получит ли он еще и Шотландию в приданое за невесткой, чтобы вновь окружить меня со всех сторон, как некогда пыталась Франция?

Как терзали меня эти страхи! Как одиноко мне было без Робина, без всякой поддержки!

А Мария заигрывала не только со всем миром, ей приходилось лебезить и передо мной. Кто, как вы думаете, прискакал ко мне в Уайтхолл, проделав весь путь из Шотландии до моих дверей на крепкой гнедой лошадке, как не ее собственный чрезвычайный посол.

– Зачем пожаловали, сэр?

Мэтленд Летингтон был одарен недюжинным красноречием, и весьма кстати! «Моя госпожа приветствует la plus belle reine d'Angleterre („Прекраснейшую королеву Англии, – гневно отметила я про себя, – а она-то, без сомнения, la plus belle остального мира“) и молит вас подумать о встрече – если не в Лондоне и не в Эдинбурге, то где-то на полпути между вашими королевствами.

В Йорке!

Встретиться с Ней в Йорке?

Почему бы нет?

Это позволит избежать опасности, неизбежной, если принимать ее в Лондоне, даст случай вы сказать ей в лицо, что я никогда не назову ее наследницей, дабы не напророчить самой себе смерть! – а заодно и удовлетворить свое любопытство, взглянуть на эту девочку-королеву, очаровательную девятнадцатилетнюю вдовушку, об очаровании которой только и говорят.

И я успею кое-что сделать загодя.

– Где моя кузина, леди Екатерина Грей?

Сегодня я еду охотиться – она едет со мной.

Стояло прекрасное лето – чудная охотничья пора. Однако моей мишенью в тот день был не вепрь и не олень. Если я приближу к себе Екатерину, осыплю милостями, даже выдам замуж или по крайней мере притворюсь, будто подумываю об этом, Мария и весь мир увидят, что, коли дело дойдет до наследования, у нас в Англии есть свои кровные наследники Тюдоров, которых я могу, если потребуется, возвеличить собственной рукой, и нечего всяким Стюартам совать свои ведъминские сопливые носы в наши дела.

– Ваше Величество, госпоже Екатерине сегодня неможется, – доложила леди Джейн Сеймур.

– Неможется? Отчего?

– Вчера она переела абрикосов, у нее к ним слабость.

– В середине лета? Они же еще зеленые!

– Зеленые, мадам, вот сегодня с утра ее и выворачивало наизнанку, но она клянется завтра быть к вашим услугам.

– Хммм.

За кого бы выдать Екатерину? При дворе есть молодые лорды: Рэтленд, Девере и скучный граф Гертфорд. Однако, если я выдам ее замуж и она родит пресловутого сына, этого призрачного принца из Тюдоров…

Брату Эдуарду в октябре исполнилось бы двадцать пять – вот уже целое поколение, как у Тюдоров не рождаются принцы…

И новый родится у Екатерины?

Типун мне на язык!

Это было странное лето, в воздухе пахло свадьбами. Верный Эрик совсем распалился от моей уклончивости и, дабы ускорить сватовство, прислал из Швеции своего канцлера. Вот в кого влюбилась бы и слепая, хотя Екатерина, бледная, жмущаяся у моего трона, похоже, этого не замечала.

– Скажите, милорд, – спросила я, когда он прикладывался к руке, – все ли мужчины в ваших краях столь же длинноноги, пригожи и рыжеволосы?

Он поклонился, коснувшись шляпою пола, но не сводя с меня голубых, как бирюза, глаз.

– Мадам, мой государь – красивейший мужчина Европы и ждет одного вашего слова.

Я взглянула на Робина. Он словно и не слышал.

А с красавцем ландграфом прибыли восемнадцать пегих скакунов, подобранных в масть, мышино-белых, с длинными шелковистыми щетками цвета слоновой кости, расчесанными, словно у девицы к первому причастию. Мне пришлись по сердцу Эриковы кони, а еще больше – два корабля с полными сундуками золота, алмазов с перепелиное яйцо, изумрудов, жемчуга. Любование ими отчасти исцелило мои сердечные раны.

А другие тем временем шли к венцу. Мой двоюродный дед Говард выдал свою дочь леди Дуглас за графа Шеффилда. Привез он ко двору и своего сына, юного Чарлза, робкого, но зоркого и смышленого. К свадьбе моя чулочница сотворила чудо – чулки из лучшего шелка, какой только видел свет. И хотя свет их не увидел, все ж это было еще одно мимолетное утешение.

А в утешении я нуждалась. Семнадцать весен исполнилось юной Дуглас, не так уж мало для невесты, когда двенадцатилетние идут к алтарю, – на десять лет меньше моего, да куда там – ведь мне к тридцати пошло! – и уже зубы побаливают, будто мало другой боли…

На свадьбе Екатерина честно держалась рядом со мной, но я никак не могла взять в толк, что ее тревожит.

– Ну, душенька, – сказала я шутливо, потому что хотела, чтоб к ее бледным щекам прилило хоть немного доброй тюдоровской крови, – что вы скажете, если теперь мы подыщем муженька вам?

Она через силу изобразила улыбку и слабым голосом ответила:

– Я не хочу выходить замуж. Я счастлива оставаться девицей и служить Вашему Величеству.

Что на нее нашло? Куда подевались прежние заносчивость и похвальба?

– А, чепуха, – отрубила я. – Не говорите так. Мы найдем вам мужа, не бойтесь! Вот, отведайте пирога с дичью, выпейте доброго вина, это вас подкрепит.

И все равно ее затравленный, нездоровый взгляд провожал каждый мой шаг.

Мне было не до Екатерининых капризов. Может, просто девичья дурь напала от жары – и жара эта действовала не на нее одну.

Как ни старалась я глядеть в другую сторону, я знала, что глаза всего двора устремлены на Робина. Он теперь – вдовец. Женится ли он снова?

Или заведет пассию?

Чего ради я за ним слежу?

И какое мне дело?

Он все время находился рядом в присутствии и в моих покоях. Мило беседовал, был приятен и предупредителен в обхождении, порой даже шутил. Но я видела перед собой другого Робина, не того, которого я знала. Если я охотилась, он охотился со мной, но всегда держался позади.

Если я заговаривала, тут же отвечал, если я танцевала, танцевал тоже.

Но он больше не искал встречи со мной.

А пока я изводилась этим и боролась с собой, наш и без того печальный двор посетила новая печаль – умерла бедняжка Джейн Сеймур.

Как и Эми, она умерла совсем молодой.

В один день, даже можно сказать, в одночасье – от оспы. Я рыдала о ней, двести плакальщиков по моему приказу присутствовали на отпевании в Вестминстере, все мои дамы и кавалеры провожали ее в последний путь.