Человек-землетрясение - Хайнц Конзалик

– Я думаю, это старый Адамс, – пробормотал Хюльпе. – Я это точно не знаю… я близко не подходил… но издалека было похоже…

Хаферкамп не сомневался в этот миг, что это мог быть только Эрнст Адамс. Он был удивлен. Вновь всплыл прежний вопрос, где его прятали все это время и кто здесь, во Вреденхаузене, не испытывал страха перед Баррайсами. Как получилось, что Адамс лишь теперь оказался на дереве, проиграв тем самым бой против громкого имени?

– Вы сегодня оба свободны, – объявил приветливо Хаферкамп. – Поезжайте на природу и используйте этот день. – Он подмигнул Розвите и снова стал «отцом трудящихся», как назвал его на прошлое 1 мая председатель Совета представителей рабочих и служащих в своей речи. Поскольку никто не протестовал, Хаферкамп записал эту фразу в хронику завода. Это была пухлая книга в кожаном переплете, по минутам расписывавшая взлет семьи Баррайсов. Хроника беспримерного триумфа.

– Вы не выдадите нас? – удостоверился Хюльпе. – Вы знаете, господин Хаферкамп, мой отец… он добрый католик…

– Вы отработали свое. Я дам мастерам распоряжение засчитать вам полное жалованье за этот день. А дело с трупом… – Хаферкамп прокашлялся, – я возьму на себя. Я позвоню в полицию…

Сначала он, впрочем, попытался связаться с доктором Дорлахом, но тот был на пути в Дюссельдорф. Хаферкамп решил прежде осмотреть покойника, а уж потом сообщить полиции, что он нашел Адамса, гуляя со своей охотничьей собакой. Чтобы оставить следыдля этой версии, он выпустил из вольера обеих легавых, Альфи и Сельму, сел в охотничью машину Баррайсов и отправился в моренные горы. Описание Хюльпе места находки было точным – Хаферкамп остановился именно там, где обрывались следы старого «фольксвагена», вылез и, сделав десять шагов в сторону, в кусты, обнаружил мрачное украшение на дереве. Альфи и Сельма встали в стойку, шерсть на холке поднялась у них дыбом, они натянули поводки и часто задышали, высунув языки.

За четыре шага до покойника Хаферкамп остановился. Сняв шляпу, он держал ее у груди и был на какой-то миг действительно тронут видом старика. Потом он привязал собак к дереву, осторожно подошел поближе и сделал круг вокруг висевшего.

Единственное, что беспокоило Хаферкампа, так это довольное выражение лица Адамса. Он раньше никогда не видел повешенных, но слыхал и читал, что у умершего такой страшной смертью распухший и сизый язык вываливается изо рта, поскольку удушье – один из самых неприятных видов кончины. Адамс, однако, висел на веревке, как будто спал, слегка склонив голову вбок, закрыв глаза и сомкнув губы. «И в смерти такой же упрямый, – подумал Хаферкамп. – Кто уходит таким образом, не делает этого втихую. Адамс наверняка заложил бомбу, которая взорвется рано или поздно».

Он преодолел некоторую робость, подошел еще ближе к мертвецу, пошарил с отвращением в его карманах и долго колебался, прежде чем расстегнуть куртку и исследовать внутренние карманы. Здесь он нашел письмо и, еще не разворачивая и не читая его, понял, что это утро – одно из самых критических и удачных в истории Баррайсов.

Никогда еще Теодор Хаферкамп не был так близок к катастрофе, как в те часы, когда доступный для всех Эрнст Адамс висел здесь, на ветке. То, что рабочий Хюльпе забил тревогу у него, а не в полиции, Хаферкамп воспринимал теперь как непостижимый подарок судьбы. Еще не приступив к чтению записки, он решил назначить Хюльпе десятником и выплатить ему премию – «за идею, способствующую дальнейшему развитию и рационализированию предприятия». Это нововведение существовало на баррайсовских фабриках уже пять лет и ежегодно достигало своего апогея в торжественной раздаче премий и зажигательной, глубоко прочувствованной речи дяди Теодора. Подыскать рацпредложение для Хюльпе было несложно. У Хаферкампа всегда была масса мелких идей в запасе, из которых Хюльпе мог бы себе одну выбрать. Во всяком случае, было бесспорно, что отныне десятник и вновь испеченный лауреат в «семье трудящихся» (еще одно торжественное выражение Хаферкампа) будет верным и молчаливым союзником. И к свадьбе Хюльпе и Розвиты Хаферкамп сделает свой подарок. Покровительство шефа всегда окупается, порой оковы носятся как золотые кольца.

Письмо старого Адамса взметнулось маленьким язычком пламени в камине комнаты в стиле ренессанс баррайсовской виллы. И лишь после того, как Хаферкамп разметал кочергой оставшуюся от письма кучку пепла, он позвонил в полицию. Опередив машину криминальной полиции, он встал возле покойника, как будто в почетном карауле. Насколько за старым Адамсом гонялись при жизни, настолько он был сейчас никому не нужен, хотя его смерть, в сущности, должна была стать сигналом тревоги. Предыстория была известна полиции, направление в лечебное учреждение было приложено к делу, бегство старика тоже подтверждалось документами – оставалось только выяснить, не было ли в его смерти чужой вины (хороший канцеляризм, обозначающий убийство) и где Эрнст Адамс скрывался последние дни. Это жгуче интересовало и Хаферкампа.

– Несмотря на обещанное вознаграждение в пять тысяч марок, никто так и не объявился, – сказал он, давая заключительные показания в полицейском участке. В это время старый Адамс уже лежал в ритуальном городском зале в дорогом дубовом гробу, пожертвованном Теодором Хаферкампом. О том, чтобы весть о такой щедрости быстро разнеслась по городу, позаботился Якоб Химмельрайх из похоронной фирмы «Химмельрайх и сын», единственной в городе. Уже на протяжении пяти поколений они достойно отправляли в последний путь своих сограждан.

– Гроб за тысячу сто марок! – рассказывал Химмельрайх доверительным тоном, неизбежным при его профессии. – Погребение по первому классу с четырьмя большими свечами в канделябрах, шелковицей и настоящими кипарисами. Венок – как у главы государства. И не на машине, а на настоящем старом катафалке, запряженном двумя вороными. Когда господин Хаферкамп увидел катафалк у меня в сарае, он ни о чем другом и слышать не хотел. В последний раз на нем выезжал, сидя на козлах, мой отец в тридцать втором году. «Вот его и возьмем! – приказал господин Хаферкамп. – И коней обеспечьте! Хотя нет, я свяжусь с нашим союзом кавалеристов, у них есть упряжные лошади в конюшне». Вот это и есть товарищество!

Эта легенда быстро облетела Вреденхаузен… О ней уже говорили на фабриках, когда в город прибыли доктор Дорлах и Боб Баррайс. Теодор Хаферкамп, привыкший выносить любые удары судьбы с тех пор, как возглавил заводы Баррайсов, нес бремя этого насыщенного событиями дня также с удивительным самообладанием. Дорлах позвонил ему поспешно с бензоколонки, где им пришлось остановиться для заправки, и сообщил: