Рыцарь темного солнца - Валерия Вербинина

Глава 18,

в которой все, наконец, разъясняется

Стало понятно, что поединок продолжаться не может. Тяжело раненных противников унесли с поля боя, разочарованные зрители начали расходиться. В небе собирались облака, и было похоже, что скоро прольется дождь.

Мадленка вернулась в замок, стараясь ни на мгновение не упускать из виду носилки с крестоносцем. Его рука свешивалась через край, и с пальцев стекали капли крови. Не выдержав, Мадленка подошла ближе, взяла его руку и хотела переложить ее. И тут Боэмунд внезапно открыл глаза, улыбнулся ей и снова впал в забытье.

В замке ранеными занялся врач князя Доминика. Сначала он осмотрел юного Августа и объявил, что может ручаться за его жизнь. Крепкая миланская броня смягчила нанесенные удары, но оставались две раны, нанесенные кинжалом, их врач считал самыми опасными. Однако, сказал доктор, если не произойдет сильного кровотечения, через десять дней молодой князь будет на ногах.

К Боэмунду медик заглянул позже, осмотрел его раны, перевязал их и заявил, что тот очень слаб и может не оправиться. Он посоветовал Мадленке, которая находилась рядом, молиться и ушел, оставив ее одну с крестоносцем.

Мадленка устроилась у окна и задумалась. Явилась ее горничная, и девушка послала ее за вином и едой. Горничная принесла то, о чем ее просили, поклонилась и поспешила удалиться. Изредка Мадленка подходила к постели, трогала руку раненого – она была сухая и почти ледяная, только у запястья едва бился пульс. Мадленка раскрыла Библию матери Евлалии и стала листать страницы.

Снаружи бушевала гроза. В комнате сделалось почти темно, но Мадленка не решалась зажечь свечу. Вспышки молний выхватывали из мрака ее напряженное лицо и тонкие черты человека, лежащего на кровати. Девушка вспоминала, сопоставляла, делала выводы. Зарокотал гром, и одновременно скрипнула дверь. Мадленка схватила кинжал, с которым теперь не расставалась, и вскочила с места.

– Тсс, – шепнул монах, делая шаг вперед. – Это я.

– Киприан! Тебя не видели?

– Нет, кажется. Все на половине Августа. И потом, ты же видишь, какая гроза.

– Хорошо, что ты пришел. Ты должен мне помочь…

Солнце зашло за окоем, и стало совсем темно. Раненый на постели не шевелился. Мадленка почувствовала, что ее клонит ко сну. Она вздохнула и закрыла глаза. Девушка не видела, как темная фигура скользнула к двери, за которой лежал раненый рыцарь. Изнутри не доносилось ни звука. Человек, стоявший в коридоре, толкнул дверь и убедился, что та заперта изнутри. Фигура поплыла дальше по коридору, пока не слилась с полумраком.

Мадленка ущипнула себя. Нельзя спать, нельзя! Она зевнула – и постаралась задержать дыхание. В комнате кто-то был.

Разумеется, никто не мог войти сюда – окно слишком узко, а дверь заперта на засов, – но ведь есть еще стены и есть люди, которые умеют проходить сквозь них, особенно при наличии потайных ходов. Как бесшумно движется неожиданный гость… Но даже если бы он уподобился тени, все равно остается запах, исходящий от него. Запах напряжения, запах опасности, запах страха. Все ближе и ближе, все ближе и ближе…

– Р-р-гав! – зарычала Мадленка и отскочила в сторону.

Послышался слабый женский вскрик. Молния распорола тьму. Мадленка на ощупь распахнула сундук и извлекла из него припасенную загодя лампаду.

– Панна Анджелика! Никак заблудились?

Литвинка, закутанная в черный плащ, замерла на месте. Правая ее рука сделала неуловимое движение, будто пряча какой-то предмет, который Мадленка не должна была видеть. Предмет, наделенный острым лезвием, встречи с которым не выдержит ни одно человеческое сердце.

– Как мило, – промурлыкала Мадленка, – что вы зашли проведать меня. И Ольгерда, конечно.

Ноздри литвинки дрогнули, но в следующее мгновение она уже улыбалась самой любезной улыбкой.

– Ах, как глупо, – сказала она непринужденно. – Ты догадалась? Маленькая замарашка, а такая умная. Или он сам тебе сказал?

– Мне больше нравится имя Боэмунд, – отозвалась Мадленка.

Литвинка вздернула голову.

– Не обольщайся, дорогая, он не для тебя. Я знаю, почему ты сидишь здесь и на что надеешься, но даже если он останется в живых, он никогда не полюбит тебя. Посмотри на себя. Какая ты жалкая, фу! И твои ужасные волосы, такие рыжие! – Она дернула Мадленку за прядь, и та сердито отскочила. Литвинка звонко рассмеялась. – Поверь, в тебе нет ничего такого, от чего мужчины стали бы сходить с ума, особенно мужчины вроде Ольгерда. Он ведь не такой, как все, и ты совершенно ему ни к чему. Забавно, что ты принимаешь его судьбу так близко к сердцу, но, видишь ли, ты ничем уже не можешь ему помочь. Он должен умереть, и мы с тобой обе хорошо знаем это. Не так ли?

– Почему он должен умереть? – огрызнулась Мадленка. – С какой стати?

– Он совершил ужасный грех, – сказала Анджелика, сладко жмурясь. – Видишь ли, Магдалена, есть люди, которых можно задевать, есть даже такие, которые предназначены для того, чтобы их пинали все, кому не лень, а есть люди, которых трогать ни в коем случае нельзя. Несчастная мать-настоятельница…

– Да, в самом деле, – подхватила Мадленка, – давай поговорим о матери-настоятельнице и о том, почему она умерла. Так кто настоящий отец князя Доминика?

Лицо Анджелики сразу окаменело.

– Что? Ты о чем?

– Видишь ли, дорогая, – сказала Мадленка, пародируя снисходительный тон собеседницы, – бедная мать Евлалия была лучшей подругой матери Доминика, но это вовсе не объясняет ее присутствия у одра умирающей. Более того, к чему той было исповедоваться именно ей, когда под рукой был сам епископ Флориан, который, как-никак, стоит выше, чем какая-то аббатиса? Вот если бы княгине, такой примерной жене, такой добродетельной и милосердной, надо было покаяться в чем-то таком, о чем никто не должен был знать, она бы вызвала к себе человека, которому могла доверять. И естественно, когда княгиня Эльжбета почувствовала, что пришел ее смертный час, она послала за дорогой Евлалией, дабы признаться в некоторых прегрешениях, которые нельзя было открыть обычному исповеднику. Вот только, похоже, благочестивая мать-настоятельница захотела злоупотребить ее доверием и предала ее. Что же там за тайна такая, если из-за нее не жаль было убить столько человек? Да обычная женская, примитивная тайна, которую все подозревали, даже крестоносцы из Торна, но никто ничего не мог доказать. Княгиня Гизела, родившаяся от первого брака старого князя, была много старше своего брата, и многих смущало, что отцу Доминика было уже под шестьдесят, когда у него родился долгожданный сын. Так кто его настоящий отец?

– Бедняжка, – участливо произнесла панна Анджелика. – Ты и в самом деле веришь в то, что говоришь?