В краю молчаливого эха - Александр Меньшиков

— Давно были, — вдруг снова повторил старик. — Теперь я вот один остался… Доживу свой век и…

Он не закончил, лишь глубоко вдохнул.

Тут Первосвет догадался, про какие «возложенные камни» мог говорить хозяин хутора. Ведь по дороге парню повстречалась невысокая пирамидка, уложенная из небольших валунов. Если верить народной молве — это место невинно убиенных. И всякий проезжающий мимо, должен был положить свой камешек…

«Но откуда старик знал? — спрашивал сам себя Первосвет. — Или догадался? Странный он какой-то… Неужто язычник?»

Гигант даже замер с ложкой возле рта.

Каменное кольцо вокруг двора — защитные межники… в избе нет ни одного образа… намёки на заповеди предков… недовольство всем канийским…

«Язычник! — Первосвет почувствовал, как пересохло во рту. А из памяти тут же полезли истории, слышанные в далёком детстве. — Вот меня угораздило».

Старик поднял взгляд и с какой-то лукавой искоркой поглядел на Первосвета.

— Значит, ты Веригин, — ровным голосом проговорил он. — Твои предки не отсюда… Они из Хадагана. Старого древнего Хадагана, а не того жалкого подобия, что мы сейчас видим.

— Неправда, — тихо возмутился Первосвет. — Мы — канийцы, и всегда…

— Эх, парнишка. Не знаешь ты своих предков. Не знаешь историю своего рода.

— Можно подумать, вам она известна.

— Можно и так сказать, — Гаврила Кривич отложил свою ложку и, сощурив взгляд, уставился на гостя. — Когда Сарнаут постигла страшная участь быть поглощенным Астралом, некий Демир, известный кузнец, сказал людям, что знает, как спасти их земли. Он стал ковать громадную цепь, которой приказал опоясать сей край. Там, где она ложилась — земля проваливалась вглубь…

— А! — скривился Первосвет. — Я слышал эту сказку. Таким образом, появилась Малиновка… Верно? А звеньев цепи не хватило, и она кончилась где-то в лукоморье…

— В Гнилых Топях, — поправил старик. — И это не сказка… А кузнец Демир — некогда плененный канийцами хадаганский оружейник. За спасение, люди прозвали его Веригой… С тех давних пор наш Удел многие сотни лет был самой чистой «землёй». Потому здесь поселились единороги.

— Но их уже давным-давно нет.

— К сожалению, из-за того, что цепь Демира не была закончена, в наш край смогли пробраться феморы — злые духи. Это они стали заражать гнилью Удел. Сначала — Кудыкина плешь… потом Гнилые топи… Окаянные дебри… А за природой пошли и людские души.

— Вы тоже ждёте, что явится Белый Всадник… или Витязь… что он найдёт конец той цепи и сможет изгнать отсюда «порчу»?

— Я не жду… я знаю…

2

…Началась первая неделя месяца Святого Лекса, а Бор, не смотря на предыдущие заявления, судя по всему, так и не собрался уходить из Старой слободки. Прутик каждый день жил ожиданием того, что северянин заявится и прямо с порога скажет, мол, всё — пошли. Но этого не происходило. Бор кого-то ждал. И кого-то важного.

Он порой сердито мерил шагами комнатку, а то просто куда-то уходил и пропадал до самого вечера.

Прутик это связывал со встречами Бора с Бобровским. Уж весьма частенько они уединялись дома у «царевича» и о чём-то болтали друг с другом. Хотя внешне и не было понятно, как северянин в действительности относится к Ивану Стефановичу.

Семён вообще подозревал, что Бор не просто так везде ходит да расспрашивает. Он не тот человек, которой любопытен по праздности.

А вообще, Прутику вдруг подумалось, что Бор, не смотря на весьма суровый нрав, резкость в общении и прямоту, не смотря на астральных демонов, периодически пляшущих в его глазах, умеет вызывать расположение людей.

«Честных людей», — поправил сам себя парень.

Он исподтишка поглядел на обветренное лицо северянина, от которого сквозило загадочной харизмой… Женщинам такой типаж должен был нравиться. Безусловно — должен.

На третий день после той утренней драки в комнатку постучали, Прутик испуганно вздрогнул. Надо сказать, что сейчас он выглядел весьма болезненно. И при этом почти безвылазно сидел в комнатке.

Поначалу пареньку каким-то чудом удавалось избегать тех воспоминаний, которые были связанны с нападением людей Белого Витязя. В особенности момента хладнокровного убийства северянином Часлава Северского. Но навязчивые картины вновь и вновь вставали в воспаленном мозгу Семёна. И чем ближе подкрадывалось время ночи, тем муторнее было на душе.

Эту черную меланхолию заметила и Агния. Она, как уже и все жители слободки, прослышала, что приключилось рано поутру. И было видно, что эта весть её испугала. На людях ведунья вела себя весьма сдержанно. А стоило как-то им с Семёном остаться наедине, как Агния горячо залепетала:

— Едва услышала, что тебя били… думала, с ума сойду!

— Всё обошлось, — с глупой улыбкой на устах, отвечал Семён.

— Нет, не обошлось. Я вижу… вижу, что с тобой что-то не так…

— Да глупости! — отмахнулся парень, тут же покрываясь липким потом. — Ерунда…

Агния вздохнула и отошла к печи.

Прутик поглядел на её манящие тонкие полуголые щиколотки, стыдливо выглядывающие из-под подкатанной юбки; на гордый стан; на вертлявую головку, украшенную тонким обручем, и в сердце Семёна заползала приятная истома. Щёки покрыл стыдливый румянец.

Он потупил взор, а его мысли вдруг ни с того, ни с сего умчались к Заячьему… к тонконогим белоствольным берёзовым рощам… к волнистым холмам лугов… к старой заводи, где в тени раскидистых ракит, сиживали на воде крикливые утки…

А потом… потом, словно дунул ветер, и воспоминания улетучились, а с ними пришёл стыд. Прутик сжался в комок, сгорбил спину и плечи, и ему вдруг подумалось, что он недостаточно ценил и любил окружающих его людей. Особенно тех, кто и сам его любил. Например, своих же родителей — отца да мать.

И вслед за этим нахлынуло раскаяние…

У него, молодого крепкого парня, вся жизнь ещё впереди. А у них, у родителей, большая её часть уже минула… в заботах о быте, о семье, о детях… Их силы неуклонно истощались… А ведь и они когда-то были молодыми, когда-то мечтали, строили планы… переживали вместе и радости, и скорби…

«И пусть мирные наслаждения будут вам наградой», — тут же из пыльных полок памяти вынырнула строка святых писаний.

Прутику показалось, что он прозрел, что смотрит на мир совершенно иными глазами…

Агния крутилась у печи, тихо сама себе подпевая. В её глазах виднелся едва скрываемый блеск… вернее — свет… Да-да, именно свет.

Она любила. Сокровенно, отчаянно, и была счастлива этим фактом. И для неё потерять Прутика — удар страшнее происшествия той злополучной ночи, в которую Ядвига пыталась то ли сгубить, то ли заколдовать.