Лед - Владимир Кузнецов

Полторы минуты. Тренер Калгари Боб Джонсон меняет вратаря на шестого полевого игрока. Неистовый шквал атак натыкается на глухую позиционную оборону. Тигры отчаянно пытаются исправить ситуацию — терять им уже нечего, финальная сирена будет для них трубой архангела. Но именно это отчаянье и определяет их проигрыш — слишком хаотично, слишком беспорядочно, чтобы пробить крепкую, как кремень защиту варлоков, краеугольным камнем которой остается Руа.

Квебекцы отсчитывают последние секунды матча, и выкрики их, словно удары огромного молота, впечатывают тигров в лед.

«Девять! Восемь! Семь! Шесть!»

Руа грудью отбивает брошенную «наудачу» шайбу. Кажется, даже духи арены махнули рукой на своих протеже и больше не помогают им. Но нет — шайба, отскочив от конька защитника, причудливо подпрыгивает, описывает крутую дугу и пытается нырнуть под верхнюю планку. Руа бросается вперед, принимая снаряд на маску. От удара, казавшегося несильным, уши закладывает, а в глазах на мгновение темнеет.

«Пять! Четыре!! Три!!!»

Он пытается понять, куда отлетела шайба, но перед глазами все плывет, картина вокруг становится размытой и мутной. Вокруг толпится сразу трое или четверо игроков и нельзя понять, кто свой, а кто чужой. Все еще не видя шайбы, Патрик инстинктивно бросается на лед, пытаясь накрыть ее.

«Два!!! Один!!!»

Вой сирена звучит мрачно и траурно. Это может быть гол, а может — окончание игры. Нет, гол бы вызвал больше энтузиазма у зрителя. Постепенно, зрение восстанавливается. Руа поднимает сразу несколько пар рук, трясут, орут в уши, а он все еще ищет шайбу. Вот она — падая, Руа накрыл ее собой. Как и в игре с Бостоном, свисток рефери опоздал всего на секунду. Но это уже не важно — игра окончена. «Монреаль Варлокс» завоевали кубок Стенли. Слепящий свет наполняет арену, взбудораженные духи носятся под ее куполом, чувствуя приближение того, кто много старше и сильнее их.

Церемонию предваряет долгая, но обычная в этом случае суета: Калгари в молчании покидают площадку, работники раскатывают ковровую дорожку к центру поля. Игроки совещаются, тренеры, оба, уже здесь, на льду, скользят гладкими подошвами лакированных туфель, поддерживаемые под локти игроками. Они кажутся карликами по сравнению с хоккеистами, возвышающимися над ними за счет коньков и шлемов. Перрон, Лаперрьер и Гейни о чем-то совещаются. Тем временем, в центре поля устанавливают тумбу, на которую два бокора с величайшей осторожностью и почестями водружают Кубок Стенли.

Это массивная серебристая колонна, почти метр в высоту, оканчивающаяся внушительной чашей. Под ней — три ряда малых колец с выгравированными именами чемпионов эпохи до Пробуждения. Ниже, цилиндрическое основание, собранное из пяти широких колец, на которых выгравированы имена игроков Нового Времени. Скоро там появятся и имена игроков «Монреаль Варлокс» — уже двадцать третий состав. Кубок дышит живой силой, словно пульсируя волнами энергии, притягивая к себе взгляды, заставляя тело мелко дрожать.

— Патрик, — Перрон с силой сжимает плечо Руа. — Патрик! Очнись, кадило тебе в купель! Ты поднимешь Кубок. Ты понял?

Вратарь кивает. Первый круг по льду с кубком в руках — честь, которую команда отдает тому, кто, по ее мнению, внес наибольший вклад в победу. Сейчас он не особенно задается вопросом: достоин ли, есть ли другие, более подходящие.

Словно в тумане Руа слушает приветственную речь комиссара Лиги. Он не улавливает ни ее смысла, ни даже ритмики. Нилан пинает его, когда речь оканчивается. Под рев органа он касается сверкающей поверхности Кубка, чувствуя, как молниями проходит сквозь него энергия этого артефакта. Она, словно волна, омывает его, сминая последние преграды, самые тяжелые плотины, которые устояли под напором событий и времени…

И то, что ощущает Руа — это радость. Невероятная, искренняя и глубокая радость победителя. Он поднимает кубок над головой, не в силах сдержать рвущийся из самой глубины его естества крик…

Пройдя круг, он передает кубок Гейни. Капитан принимает его с улыбкой, отправляясь на свой победный круг. Руа же, почувствовав, что эйфория понемногу отступает, с удивлением смотрит на свои руки. Он чувствует боль, словно на правую пролилось что-то едкое.

В углублении ладони он с удивлением видит сверкающую подвижную каплю, похожую на ртуть, но блестящую ярко, как полированное серебро… Прежде чем он успевает сделать что-нибудь, странная жидкость впитывается в ладонь, не оставив и следа.

Руа поднимает голову, оглядывая арену. Внезапная усталость охватывает его, опустошая изнутри. Дело сделано. Теперь не осталось ничего, ни одного серьезного препятствия на пути. Кому еще выпадает такой шанс — перед ним — огромный новый мир. Его мир, в котором он способен начать все заново. В котором он не стыдится своих поступков и не сожалеет о совершенных ошибках. Табула Раса. Новый шанс.

Именно в этом и заключался его приз. Не в возвращении памяти. Не в спасении мира. Так же просто, как и удивительно. Лицо его расплывается в улыбке — первой настоящей улыбке за многие годы.

Апрель, 6-е, 02:05

— ????

Короткое незнакомое слово заставляет огромную фигуру замереть, неестественно выгнув спину. Лицо Джастифая застывает, словно ударенное внезапным параличом или зафиксированное фотоснимком. Патрик с хриплым стоном сбрасывает с себя огромную тушу, которая падает с глухим деревянным стуком, словно истукан. Дженни отступает на пару шагов, глаза ее широко раскрыты. Кажется, она сама не ожидала подобного эффекта. Патрик на четвереньках отползает от места их схватки, шарит в темноте рукой, пытаясь отыскать упавший пистолет. В сумраке между колонн слышится сиплое, прерывистое дыхание. Выходит, Сесилия не так уж неуязвима для пуль, как рассказывал Джастифай. Жаклин возится с цепью на входной двери — нервно, суетливо и, в целом, безуспешно.

— Я думала… ты поумнее, — раздается из-за колонн слабый, дрожащий голос. — Готова спорить… ты понял… что у нас… пакт… о ненападении.

— Нилану расскажи, — пистолетная рукоять сама прыгает в руку Руа, холодная тяжесть оружия успокаивает.

— Нилан тут… ни при чем. Нилан… местный.

— Это значит, что ему не больно? — Патрик поднимается на ноги, внимательно следя за голосом. Пока, кажется, Сесилия остается на месте. — Он мог умереть. Он скорее всего умер бы — если бы игла не застряла в одежде, только слегка проколов кожу.

— Мое…упущение… черт, как больно! Ты мне… ногу прострелил… между прочим.

Патрик промолчал, вопросительно взглянув на Дженни. Девочка держится молодцом, но выглядит немного растерянной. Кажется, этот диалог чем-то ее смущает.